— В этом нет нужды, — ответила девушка счастливым голосом.

Хэнк молча подождал. Девушка замурлыкала простенькую мелодию, а он лежал, озадаченный, соображая, понимает ли она, насколько важно то, что она сказала. И решил, что вряд ли.

— Нет, послушай, сладенькая. Я серьезно. Скажи мне… О! Чего ты вообще в жизни хочешь?

— Чего хочу? — Казалось, ее это забавляло. — А тебе правда интересно? Я в том смысле, это необязательно; это нормально, быть просто мужчиной и женщиной; нормально. — На секунду она задумалась. — Ладно, вот слушай. Однажды летом, когда мне было шестнадцать, моя тетя свозила меня в индейский поселок, в Меса-Верде. И там, на индейских плясках, был один мальчик — мы с ним глаз друг от друга не отрывали. Всю первую часть программы. Индейцы были старые и жирные, поэтому мне было пофиг, кто там бог птиц, кто бог солнца, — да и парень был того же мнения. Я все думала, что мы с ним куда симпатичнее этих плясок. Помню, на мне были «левайсы» и рубашка в клетку. А у того парня была очень смуглая кожа. Думаю, иностранец. Такая смуглая, как… не светлее, чем у этих индейцев. И на нем были кожаные шорты, как у скалолазов. И луна сияла. Я сказала тете, что мне нужно отлучиться по зову природы, забралась на утес и его поджидала. И дождалась. Мы занимались любовью прямо там, голые на голом камне. И знаешь, он ведь в самом деле мог быть иностранцем. Мы и слова друг другу не сказали.

Она приподнялась на локте, посмотрела на него, убрала челку, чтоб он лучше видел ее смутную улыбку.

— Ну… тебе действительно интересно, чего я хочу от жизни?

— Да, — медленно сказал Хэнк уже всерьез. — Да, думаю, интересно.

Она снова откинулась на спину, упокоив голову на скрещенных руках.

— Что ж, конечно, я хочу дом, детей и все такое, обычные желания…

— А необычные?

На этот раз она помедлила с ответом.

— Думаю, — неторопливо молвила она, — я хочу… найти кого-то. Видишь ли, для дяди с тетей я — просто подспорье в уборке каталажки и торговле арбузами. И я хочу еще много необычных вещей, вроде стрижки «под пажа», хорошей швейной машинки, канарейки, выводящей тирольские трели, как была у мамы… но больше всего я хочу для кого-то значить хоть что-то, чуть больше тюремной кухарки или арбузной весовщицы.

— Что-то — что? Кем ты хочешь быть-то?

— Кем только этот Кто-то пожелает, наверное. — Судя по тону — наверняка.

— Черт. По мне так не бог весть какая великая мечта. А ну как этот Кто-то пожелает заиметь кухарку или арбузную няню, что тогда?

— Не пожелает, — ответила она.

— Кто? — спросил Хэнк, с большей страстностью в голосе, чем намеревался. — Кто не пожелает?

— Ой, я не знаю. — Она засмеялась и снова ответила на невысказанный вопрос: — Просто Кто-то. Кем бы он когда-нибудь ни оказался.

Хэнку полегчало.

— Во здорово-то! Ждать, чтоб когда-нибудь оказаться кем-то для Кого-то, невесть кого. Да, но тут загвоздка. Как ты узнаешь этого Кого-то, когда встретишь?

— Я не узнаю… — сказала она и села, скользнула через борт пикапа с ленивой кошачьей грацией. Она стояла на влажно-песчаном берегу канала, закалывая волосы на затылке. — Он сам узнает. — И она повернулась к Хэнку спиной.

— Эй! Куда это ты?

— Все в порядке, — ответила она шепотом. — Окунусь. — И ступила в воду так деликатно, что не потревожила даже лягушачий хорал по берегам. То звонит колокол Хэнка…

Луны на небе не было, но ночь была светла и чиста, и девичье тело, казалось, сияло своей нагой белизной. И как она умудряется сохранять такую кожу, недоумевал Хэнк, в стране, где даже бармены бурые от загара?

Девушка снова принялась напевать. Обернулась лицом к пикапу и несколько мгновений смотрела на Хэнка, стоя по щиколотку в пруду, полном звезд и хлопкового пуха. Затем, по-прежнему напевая, начала пятиться в глубину. Хэнк смотрел, как ее белое тело постепенно растворяется в темной воде — колени, упругие спортивные бедра, чью женственность подчеркивала лишь точеная талия, живот, бугорки сосков — пока одно лицо не осталось бесплотно колыхаться над водой, над хлопковым пологом. Зрелище было невероятное. «Яйца конские! — прошептал он, завороженный. — Она — просто нечто!»

— Люблю воду, — безо всякого пафоса отметила девушка и скрылась совершенно, без ряби и зыби, так зловеще, что Хэнку пришлось сдерживать себя, уговаривать: пруд в самом глубоком месте — всего четыре фута. Будто в трансе он смотрел на водную гладь. Ни одна девица его так плотно не цепляла; и пока она была под водой, он недоумевал, не то со смехом, не то со страхом: кто кого тут больше добивается?

А небо, как он только что заметил, больше не казалось сделанным из фольги.

Он задержался еще на день, свиделся с ее тетушкой, женой шерифа. Коротая время за чтением детективных журналов, ждал ее возвращения из «авгиевых конюшен» каталажки. Он по-прежнему не сумел выяснить ни точного ее возраста, ни деталей прошлого, вообще почти ничего, хотя выведал у этой тетушки с проволочной шевелюрой, что родители девушки мертвы и обитает она преимущественно во фруктовой палатке у трассы. Они снова провели ночь в пикапе, но Хэнк уже затосковал. Он сказал девушке, что на рассвете ему надо трогать в путь. Но он обязательно вернется, о'кей? Она улыбнулась и сказала, что все было замечательно. Когда же он ударил по кикстартеру, вернув мотоцикл к шумной жизни, она забралась на капот пикапа и стояла там, в серой рассветной дымке, махала рукой вслед белому пыльному шлейфу, что он тащил за собой, пока вовсе не скрылся из виду.

Через Денвер, через перевал Кроличьи Уши — в Вайоминг, где ледяной ветер так попортил его лицо, что пришлось обратиться к доктору, за рецептом мази… дальше — Юта, еще одна драка, на сей раз — в Городе Святых… вдоль Змеиной Реки, и мошка дохла, колотясь о стекла его очков… в Орегон.

И когда он вырвался из петляющего ущелья Сантиам на зеленые просторы долины Уилламетт, он вдруг понял, что описал почти полный круг. Курс — все время на запад. На запад он отплыл из Сан-Франциско, через два года сошел на берег на Восточном Пирсе Нью-Йорка, куда некогда ступила нога далекого его пращура. И дальше — по прямой, пока не замкнулся круг.

С ревом скатился он с отрогов Берегового хребта, пронесся мимо старого дома за рекой, даже не притормозив. Он горел желанием вновь повидаться со старыми добрыми лесорубами, что населяли город. Ребятами со стилем и стержнем. Уверенной поступью триумфатора вошел он в «Корягу».

— Будь я проклят, если в этой берлоге что-то изменилось с моего отбытия. Привет, Тедди.

— Ну здравствуйте, мистер Стэмпер, — вежливо отозвался Тедди. Остальные заулыбались, рассеянно помахали.

— Гони бутылку, Тедди! Целую бутылку. Смерть «Джиму Биму»! — Опершись локтями о барную стойку, он осиял ухмылкой завсегдатаев, сидевших за своими обедами с пивом.