А я – жена. При вдумчивом осмыслении слов «мама» и «жена» любой, даже самый альтернативно-одарённый, поймёт, что они таки не синонимы.

Но если Миша и Юля хотят Привоз – разве ж я им откажу? До Привоза доведу в лучшем виде! Оставлю у входа – а сама тикать. Не маленькие, разберутся.

А как от Дерибасовской удобнее всего идти до Привоза? Так, чтобы пешком? И так, чтобы – по прямой? Да вот, собственно, по Проспекту Мира. Он начинается аккурат от ресторана «Киев»… Пардон! От торгового центра «Афины». И заканчивается точнёхонько у Привоза. И не Проспект Мира, конечно же. Александровский проспект.

Мы идём по аллее Александровского проспекта. Идём неспешно. Мишка наводит свой во-о-от такенный объектив на всё про всё, потому что делает это во всех подряд городах, ну и потому, что у него пока ещё идея. А мы с Юлей пьём за всё про всё – за города, за детей и родителей, за наше прекрасное настроение в этой заснеженной ледяной февральской Одессе, больше похожей на Мурманск. И даже так – на МурмАнск! Нет, тут всё-таки светит солнце. Было бы пасмурно – не отличить. А так – ещё ничего. Просто залитый светом МурмАнск. Так что пьём мы с Юлей даже не пьянства окаянного ради, а согреться для.

Наше «идём» проходит сквозь книжный рынок. Раньше «Книжка» была на площади Мартыновского. Сорри, на Греческой. А теперь, когда там реконструкция на реконструкции и реконструкцией погоняет, «Книжка» переехала сюда. Несмотря на февраль, книгопродавцы на местах. Есть всё, что угодно. Прямо на прилавках. Никаких «из-под» и подсобок. Одного «Маленького принца» – изданий пятнадцать. Красочные, яркие, огромные. На хорошей финской бумаге. Жаль только, что опечатка на опечатке и качество перевода сомнительное… Институты редактуры, корректуры и перевода – отмирают… Чтобы не превратиться в старого зануду, выпиваю ещё. Спиртное – это прививочный эликсир, позволяющий человеку, укушенному занудами-оборотнями, как можно дольше оставаться человеком. Мой нью-йорский друг Сэм – тоже зануда. Но у него другой способ борьбы за человеческое в себе. Он не ноет. Не сетует на «было время!» Он читает современные русские книги с карандашом. Я обнаружила это совершенно случайно, когда пользовалась его гостеприимством. Я, в общем-то, читаю в туалете. А у Сэма на полках в гостевой комнате очень много книг. Как и во всей его квартире. Открываю одну – а там корректура. От Сэма. Открываю другую – same. Так что у каждого свой способ, да. Лично для меня это упражнение – чтение с карандашом не в поисках афоризмов и мудростей, а в поисках «блох» и ляпов – мука. Потому что так я читаю только собственные книги. И иногда во время этого процесса мне таки хочется превратиться в оборотня и покусать весь тот мемориал, что обозначен в выходных данных как ответственные выпускающие, корректоры, техредакторы и проч. Но я выпиваю стакашку – и ничего, попускает. Жизни головотяпов вне опасности.

Проходим книжный рынок насквозь, так ничего и не прикупив. В Москву из Одессы с книгами летать? Это было и раньше смешно. И теперь менее забавным не стало. Ничего такого аутентичного тут нет. А из сборников одесских анекдотов мы уже выросли. Тем более что нынешние «одесские» анекдоты наворованы «авторами» сборников из Интернета. Или из чужих, авторских, сборников. Почему-то в славянских странах интеллектуальная собственность не считается собственностью.

Пройдя сквозь рынок, принимаем ещё. Мы с Юлей. Мишка продолжает смотреть исключительно в объектив.

Проходим Кировский скверик. Который теперь какой? Наверное, Базарный. Раз во время улицы Кирова скверик был Кировский, то сейчас, на улице Базарной – он Базарный скверик.

Какие-то неизвестные мне скульптуры и памятники. Я помню скверик совсем другим. Это не важно.

Мы с Юлей выпиваем за Ивана Франко. Это такой украинский писатель. Письменник. Он – забавный. Вернее, я не знаю, какой он, сам Иван Франко. Он давно умер. А вот сказки у него – забавные. «Границу» Люка Бессона смотрели? Вот! Такие у Ивана Франко детские сказки. Кишки на соснах. «Бэрэмо улюблэну ляльку Катрусю и видшматовываем ий голивку!» То уже не Иван Франко. То дид Панас. Дид Панас – то такая украинская тётя Валя. Его уже никто не помнит. Её, впрочем, тоже уже мало кто помнит, всеобщую тётю Валю всего Советского Союза. А дида Панаса – так и подавно. Дид Панас вёл украинский аналог «Спокойной ночи, малыши!» Называлось «На добранич, диты!» Редко кто смотрел. Разве что выпивающие за столом дяди и тёти. Чтобы поржать. Так что Иван Франко и дид Панас – парни ого-го! Весёлые. И яростные, что те шляхтичи. Собственно, они и были не совсем чтобы так украинцами. Иван Франко – так точно. Зато благодаря Ивану Франко и диду Панасу существует огромное количество страшных историй на гуцульской мове и польском языке. Про Чэрвону Кэптуру, напрыклад. То есть – про Красную Шапочку, например. Про то, шо зайшла Чэрвона Кэптура до лису… А вуйко Вовк издох. И мораль: нэ пускайтэ блядь до лису, бо фауна загынэ. Между исходными данными и моралью – долгая история на польском языке. Я её Юле Стоцкой под памятником Франко да под очередные сто граммов рассказывала. Юля от хохота чуть дуба не дала. Или от холода. Хотя ни хрена по-польски не понимает. Просто так смешно – от радости бытия. Это бывает, когда в Одессе внезапно мороз и солнце, и вообще – день чудесный. А Миша Литваков знай себе фотографирует.

Мы отходим от него. Недалеко. И садимся на бортик чаши фонтана.

– И чего это символизирует? – спрашивает меня Стоцкая, указывая подбородочком на скульптуру.

– Это символизирует любимый символ всех городских архитектур. Памятник мужику на лошади. Это ещё не самый ужасный. Самый ужасный в Одессе нынче реет при въезде в Суворовский район. Собственно, Суворов на лошади.

– И в чём ужас?

– Суворов вместе с лошадью слеплен с картины «Переход Суворова через Альпы». Лошадь, запечатлённая в камне спускающейся с крутого склона, но без этого, собственно, склона – она как бы…

– Не такая равнинная! – подсказывает Стоцкая.

– Ага. Не говоря уже о посадке всадника. Есть некоторые особенности. Корпус сильно отклонён кзади. И срисованное с картины про спуск лошади со всадником с горы…

– Так и торчит на ровненьком постаменте! – подхватывает Стоцкая.

– Ага!

– Круто! Может, это они так посмеялись?

– Не… У одесситов совершенно нет чувства юмора.

– Поэтому всем не одесситам кажется, что одесситы постоянно шутят.

– Типа та-а-аво!

Подходит чуть было не потерявшийся Литваков.

– Где вы шлындраете?!

– Шлёндраете.

– В Москве говорили «шлындра».

– А в Одессе – «шлёндра».

– Где вы шлёндраете, шлындры?!

– «Где вы шлындраете, шлёндры?!» – красивее.

– Почему?

– Потому что мы – девочки. Шлёндра – это она. Девочка. А шлындра – это он. Мальчик. И вообще, нигде мы не шлёндраем. Мы сидим на бровке фонтана в сени мужика на лошади.

– Это атаман Антон Головатый! – сообщает мне, одесситке, москвич Мишка Литваков.