А может, в реке и правда живёт какой-нибудь божок Мокрун? Предпочёл бы с ним познакомиться пораньше, пока не кончились запасы матушкиных вкусностей. Не довелось.

Стыдно признаться, но меня больше всего беспокоило укачивание. Как только укладывался на днище и закрывал глаза, отрешившись мыслями, что болтаюсь на воде, недуг отпускал.

Иначе взял бы прибор ночного видения и дежурил с ним на носу. Охотничий, не армейский, с ним однозначно куда лучше видно, чем в тусклых лучах светильника.

Жаль, что не выпросил армейский ПНВ у Пита.

х х х

Фаи пыталась бежать. Безуспешно. Хоть магистратская тюрьма была куда менее страшным местом, чем дворцовые подвалы, её стерегли особо. Стража знала, что наёмница — не простая воровка или проститутка, а убийца высокого класса. Охраняли её камеру особо.

Там же содержались другие арестантки, в основном — до суда. Полдюжины или больше. Фаи легко добилась лидерства, без затей отлупив самую скандальную. Потом следующую, мечтавшую доминировать. Сговориться против каросской барышни местные не успевали. Они часто менялись. Кто-то уходил на суд и не возвращался. Других отпускали, если дело ограничивалось штрафом, и за них вносили нужную сумму. Или судья отправлял на каторжные работы.

Калечащие наказания Гош запретил.

Ещё Фаи приняла за правило отделять в каждой партии заключённых одну крепкую женщину — помоложе. Приближать к себе. Вдвоём они отбирали лучшие места — ближе к окну, дальше от дырки в полу. Если кому-то из узниц передавали еду с воли, забирали половину.

О Фаи заботился только Дюлька.

Студента допускали в вонючий тюремный коридор раз в месяц. Иногда передавал свёртки с едой, всегда — мало, потому что лучшее оставляли себе стражники.

На свидании он становился у решётки, охватив пальцами прутья, и смотрел жалобно, словно это ему выпало сидеть в тюрьме, а не ей.

Рассказывал новости.

С противоположной стороны прохода виднелась решётка мужской камеры. Привилегированной. Тамошние сидельцы имели возможность таращиться на баб и с ними заигрывать. Когда приходил Дюлька, мужики тянули руки через решётку, пытаясь поймать студента за мантию.

Осенью Фаи почувствовала, что отсутствие Гоша сказывается. Стража подраспустилась. Привыкли, что архиглей вникает во всё, карает или награждает. А тут — нету его.

Подгадала момент очередной смены заключённых. В камеру впихнули трёх женщин с воли, растрёпанных, неопрятных. Двоих вызвали в суд.

Вместе с этой парой Фаи выскользнула в коридор. Ударом в горло вырубила ближайшего к ней толстяка-стражника. Он кулем повалился на каменный пол. Ещё до того, как распластался навзничь, Фаи вырвала короткий меч из его ножен и приставила к глазу второго, тот едва успел положить руку на рукоять своего меча.

— Не шевелись!

Она отобрала его оружие и ключи. Заставила подхватить хрипящее тело напарника и затащить в камеру, туда же затолкала двух арестанток, испуганно взиравших на происходящее, стоя на коридоре.

— Наслаждайтесь женским обществом, герои!

Она лязгнула замком, запирая дверь.

— Фаи! Отопри! Пусти и нас к бабам!

Девушка с сомнением посмотрела на соседей по тюрьме. Прикидывала вариант — использовать их как таран, выпустив в следующий коридор. Но мужики не помышляли о воле. Днями напролёт глазея на женщин, даже самых неприятных бродяжек, они думали лишь об одном. Если выпустить, отберут ключи и вломятся в дамскую камеру.

Один заранее снял штаны, потрясая готовым к совокуплению органом.

Фаи, выросшая среди каросских наёмников, давно утратила способность быть шокированной таким зрелищем. Но гадливость не пропала. Под разочарованный мужской вой заключённая потопала к выходу.

Расхристанную внутреннюю стражу она преодолела легко, пользуясь внезапностью. А прямо на улице напоролась на патруль.

Десятник, заметив Фаи с мечом в руке и без ножен, к тому же — девушку-анта, моментально заподозрил неладное. Через пару секунд, потраченных, чтоб натянуть арбалетную тетиву, на неё глядели четырёхгранные наконечники болтов. Развернувшаяся бежать, Фаи остановилась, послушавшись окрика. Швырнула меч на мостовую. Спрятаться негде: хоть один из болтов наверняка достигнет цели. И вместо лепёшки с мясом в камеру Дюлька принесёт свечку ей на могилу.

В какой-то мере повезло, что во время побега никого не убила и даже не изувечила. Даже толстяк, получивший в горло, отдышался. Правда, ещё долго разговаривал с мужественной хрипотцой, никак не подходившей к его сдобному облику.

Начальник тюрьмы не решился отдавать Фаи под суд. Всё же личная пленница архиглея, содержащаяся до особого распоряжения.

Её перевели в одиночку. Никаких передач. Никаких свиданий. Никакого общения с людьми. Приносивший еду и воду только совал миску с кувшином на подносе, потом молча забирал посуду.

От тишины, безделья и неопределённости можно сойти с ума!

Она потеряла счёт дням. Казалось — прошёл год. На самом деле, минуло всего несколько недель.

Чтоб не рехнуться окончательно и не потерять навык членораздельной речи, Фаи напевала сама себе, лишённая слушателей.

Любви полно и радости всё королевство наше,

Добру и справедливости здесь всё принадлежит,

Когда король обедает, обедает и стража,

А также те, которых эта стража сторожит.[14]

Однажды Дюлька пробрался к ней. Похоже — бежал по тюремному коридору. Запыхался.

— Фаи! Гош колеблется, но, быть может, помилует тебя. Айюрр мёртв. Твой контракт окончен.

— Не очень-то я его исполняла в последние месяцы. Как видишь — по уважительной причине.

Она жестом указала на свои апартаменты, примерно четыре на четыре шага. Хорохорилась, но выглядела плачевно. Некогда короткие волосы выросли за эти месяцы и лежали нечёсаными рыжими космами. Исхудала совсем. На новую драку со стражниками, даже если и представился бы второй случай, её точно не хватит.

Дюлька замялся. Толстый нос покрылся капельками пота, несмотря на прохладу. Явно — смущался, мучился от нерешительности.

— Гош разрешил мне нанять тебя.

— Вряд ли. Видишь? Я не в том состоянии, чтоб кого-либо защищать. Или убивать. Слабая каросская наёмница — удручающее зрелище.

Воодушевившись, что непреодолимых препятствий нет, Дюлька возбуждённо затараторил:

— Воевать не нужно! Я нанимаю тебя преподавать в Сорбонне. А что исхудала — так откормлю. Ты же не Бобик, кушаешь мало.

— Сравнив с собакой, ты отвесил мне самый цветастый комплимент за всю мою жизнь, — увидев, что кавалер и возможный избавитель скуксился, она добавила: — Я согласна. Но, надеюсь, преподаванием мои обязанности ограничатся?

— Конечно! — он расцвёл. — Ни о чём другом я даже не думал!

Его глазки говорили об обратном. Даже в столь печальном для Фаи состоянии он смотрел на неё с обожанием.

— Ну…