– Короче говоря, считаю, что мы должны с максимальной выгодой воспользоваться возникшей ситуацией. Ждать, пока Гейнц начнет давать показания в нашей доблестной контрразведке, смысла нет, слишком долго. А времени у нас в обрез – только до того момента, когда в немецком генштабе все устаканится и командование «Тайфуна» подкорректирует ближайшие планы. Причем делать это им придется в условиях жесточайшего цейтнота, то бишь жуткой нехватки времени! Судьба наступления и так висит на волоске, который мы ежедневно все больше и больше утончаем, а тут еще и такая неожиданная гроссен бяка! Вряд ли вся эта неразбериха займет больше пары дней, так что ни о какой серьезной оперативной паузе в боевых действиях говорить не приходится, но хоть какая-то заминка будет наверняка. И мы просто обязаны использовать эту заминку с максимальной выгодой! Как минимум для перегруппировки войск и укрепления обороны спорных участков, а как максимум…

– Для контрудара! – ахнул Виктор.

– Молодец, возьми на полочке пирожок. Именно так. Хотя, если честно, вот прямо сейчас я не могу аргументированно утверждать, хватит ли у нас для этого сил, да и вообще стоит ли. Пожалуй, даже склоняюсь к тому, что нет – рановато пока нам контратаковать. Ты ведь теперь ту, ДРУГУЮ, историю знаешь, а значит, помнишь, к чему приводили в первые два года войны попытки не обеспеченных должным образом и не увязанных со стратегическим положением на фронте контрударов.

– Да уж помню, как не помнить… – зло буркнул особист.

– Вот именно. Но донести мои рассуждения до Верховного считаю необходимым. Причем немедленно, не дожидаясь, пока Гудер в столице окажется. А уж дальше пускай Ставка решает, не мой уровень, я ж все-таки не комфронта и, тем паче, не Главком. Главное, чтобы танкисты с разведчиками не подкачали да живым пленного дотащили.

Несколько секунд прошли в молчании. Первым подал голос Зыкин, видимо, пришедший к какой-то мысли:

– Слушай, товарищ генерал, а неплохо ты придумал, а?

– А я, Витя, ничего и не придумывал, просто проанализировал информацию и сделал соответствующие выводы. Как и любой другой грамотный командир на моем месте. Понимаешь, ценность пленного такого уровня не только и не столько в том, что он сможет нам рассказать или какие секретные документы при себе имел, сколько в сочетании множества связанных с ним факторов, как прямых, так и косвенных. Каждый из которых сам по себе вроде бы не слишком-то и важен, но вот сочетание всех их вместе… Знаешь, есть такое выражение «оказаться в нужное время, в нужном месте»? Вот примерно так и с Гудерианом получается. Уж больно ВОВРЕМЯ он к нам в плен угодил! Случись это в самом начале «Тайфуна» – все могло бы пойти иначе и вряд ли нам особенно помогло, но сейчас, когда мы уже практически переломили ситуацию, совсем другое дело. Ну так что, поможешь до товарища Сталина информацию донести? И, кстати, нужно договориться с Москвой насчет самолета: погода, конечно, нелетная, но отправить пленного нужно как можно скорее. Нечего ему тут делать.

– Он еще спрашивает! – делано возмутился лейтенант. – Давай я сейчас все это в письменном виде изложу? Ты проверишь, правильно ли, а я зашифрую и передам.

– Годится, я пока чаек организую, что-то горло пересохло.

Зыкин вытащил из полевой сумки небольшой блокнот в твердом переплете, раскрыл, приготовившись писать.

– Кстати, а ты в курсе, что за экипаж Гудериана-то прихватил?

– Откуда, Вить?

– Нет, серьезно не знаешь?! – Рука особиста с остро заточенным карандашом зависла в сантиметре от бумаги. – Ха. Ну тогда слушай…

– С ума сдуреть… – любимой присказкой мехвода Цыганкова прокомментировал Сергей минутой спустя недолгий рассказ, задумчиво глядя мимо товарища. – Вот бывает же, а? Мой экипаж… Да и этого Серышева тоже помню, под Лугой воевал, я еще его наградить обещал! Как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком… Судьба!

– А знаешь, что самое главное? – неожиданно сообщил лейтенант, как-то странно глядя на Кобрина. – Это ведь ты их так воевать научил, что, даже оказавшись во вражеском тылу, ухитрились аж целого генерала за барки взять! И меня тоже многому научил.

– Вот тут ты ошибаешься, Витя, – мягко улыбнулся Сергей. – Всему этому вы САМИ научились. И головой думать, и решения правильные принимать, и воевать грамотно. А я просто немножечко помог вам поверить в себя и свои силы, указал на ошибки, а где-то и подпихнул в нужном направлении. Но все остальное – исключительно ваша собственная заслуга. Вспомни, как мы фрица в июне били – разве я над каждым бойцом лично стоял? Нет, Витя, мужики сами сражались и сами побеждали… Главное, товарищ лейтенант, в себя верить и веру эту никогда и ни при каких обстоятельствах не терять, а всему остальному и научиться недолго. Так, все, хватит философствовать! Пиши давай, писатель!..

Унтерштурмфюрер СС Вильгельм Шмидт, район Вязьмы, октябрь 1941 года

К месту, где принял бой с беглым русским панцером обер-лейтенант Леманн, разведгруппа вышла меньше чем через час от начала движения. Приближаться не стали: незачем. У танкистов была своя задача, которую они, по большому счету и выполнили, загнав большевиков в болото, у них – своя. Ну, а понесенные панцерманами потери? А что потери? Это война, а на войне, так уж повелось, постоянно кто-то отправляется в лучший мир, если не противник, то свои. Главное, что господина генерал-оберста в подбитом танке наверняка не было: русские ведь не идиоты, чтобы позволить погибнуть столь ценному пленному!

Сделав бойцам знак затаиться, унтерштурмфюрер устроился под раскидистым кустом и, достав восьмикратный бинокль, несколько минут изучал обстановку. Первым делом Вильгельм внимательно осмотрел курящуюся сизым дымом «тридцатьчетверку», похоже, на момент детонации боекомплекта топлива в баках оставалось не слишком много, поэтому за неполный час танк практически догорел. Броня покрыта пятнами обуглившейся краски; зализанная по передним скулам башня стоит косо, из-под погона лениво стелется дым. Мощность внутреннего взрыва оказалась не столь велика, чтоб отбросить ее в сторону – сил хватило лишь на то, чтобы сорвать многотонную железяку с поворотного круга. Вышибленная ударной волной массивная крышка верхнего люка валяется в нескольких метрах. Левая гусеничная лента разорвана, можно даже разглядеть расколотые снарядом траки и свороченный набок каток. Что ж, все ясно: русские то ли сами завязли в грязи, то ли сначала им раскатали гусеницу, после чего расстреляли в упор. Правда, они тоже в стороне не остались, сражаясь до последнего.

Шмидт повел биноклем вправо, разглядывая подбитые немецкие панцеркампфвагены общим числом два. Оттащенная на полсотни метров «четверка» внешне выглядела почти неповрежденной, лишь были сорваны крышки люков, и в лобовом бронелисте чернела пара входных отверстий. У самых гусениц лежало пять накрытых брезентом тел, весь экипаж в полном составе. Легкому «Pz. 38» (t), зачем-то попытавшемуся съехать с дороги в лес, повезло меньше – этот просто превратился в порыжевшую от чудовищного жара груду мертвого металла, над которой торчали дымящиеся обрубки сгоревших ветвей. Возле второго «Pz. IV», того самого, который, вероятно, и добил русский панцер, копошились танкисты; в нескольких десятках метров от него застыл еще один легкий «чех», тоже целехонький.