надо было совершить революцию. Без всякой помощи совершить переход из одного мира в другой! Пересечь пропасть, не имея крыльев!

Тягостно видеть, как мало сделали опекуны народа — королевская власть и духовенство — для его просвещения за четыре последних столетия. Церковь говорила с народом на языке ученых, которого тот не понимал, и заставляла слово в слово затверживать непостижимые для ума метафизические доктрины, сложность которых поражала даже самых образованных людей. Государство же сделало для народа лишь одно, да и то косвенным образом: оно собирало его в военные лагери, в большие армии, где народ, не ожидая, чтобы его учили, учился сам, воспринимал общие для всех идеи и мало помалу растил в себе чувство патриотизма.

Единственным непосредственным образованием было то, которое дети буржуа получали в коллежах, становясь адвокатами и литераторами. Они изучали языки, риторику, литературу, изучали право, но не право былых наших юристов, мудрое и немногословное, а так называемое философическое, полное дутых абстракций. Логики, не умеющие мыслить, законоведы, не знающие ни истории, ни права, они верили только в символы, форму, внешность, фразу. За что бы они ни брались, от них ускользало существо дела, им не хватало понимания жизни. И когда они выступили на арену, где их самолюбия столкнулись в ожесточенной схватке не на жизнь, а на смерть, стало видно, насколько ухудшает и без того дурные натуры схоластическое образование. Эти пагубные выхолащиватели сути вещей обзавелись несколькими формулами, которые помогали им обрубать мысли в сознании людей, как нож гильотины — головы.[318]

Когда великое собрание, поставившее при Робеспьере террор самоцелью, опомнилось и увидело, сколько пролито крови, его объял ужас. Вера не изменила ему в борьбе с объединившимися против него врагами и даже в борьбе с самой Франциею; оно сохранило и спасло ее, пользуясь поддержкой лишь тридцати департаментов. Вера не изменила членам собрания и тогда, когда опасность угрожала им лично, когда, потеряв даже Париж, они были вынуждены вооружиться, когда их некому было защищать, кроме них самих. Но когда они увидели потоки крови, и мертвецов, встающих из могил, и освобожденных узников, явившихся судить своих судей, мужество покинуло их, и они пошли на попятную.

Они не переступили порога, за которым ждало Грядущее; они не отважились заглянуть в возникавший перед ними новый мир. Чтобы сделать его своим, революционерам нужно было лишь одно: продолжать революцию.

Для этого им следовало не отрекаться от прошлого, а, наоборот, заявить, что оно им принадлежит, заново им овладеть и освоить его, как они освоили настоящее; доказать, что на их стороне не только разум, но и история, весь ход развития нашей нации; что революция была хоть запоздалым, но правомерным и неизбежным проявлением духа этого народа; что она олицетворяет собою Францию, обретшую наконец права.

Ничего этого не было сделано, я отвлеченная идея, на которую опиралась Революция, оказалась недостаточной поддержкой перед лицом неумолимой действительности. Революция усомнилась в самой себе, отреклась от самой себя и погибла. Она должна была погибнуть, уйти в небытие, для того чтобы ее бессмертный дух завоевал весь мир. Тот, кто должен был ее защитить, но предал,[319] воздал ей почести в период Ста дней.[320] Государи, победившие ее, основали свой Священный союз против нее на тех самых социальных принципах, которые она провозгласила в 1789 г. Сама она не верила в себя, но вера эта укоренилась в сердцах победителей. Меч, приставленный ими к ее горлу, оказался обоюдоострым. Революция обращает в свою веру тех, кто ее преследует, она дарует умственное прозрение своим врагам. О, почему она не даровала его своим детям?

Глава VIII

БЕЗ ВЕРЫ НЕТ НИКАКОГО ВОСПИТАНИЯ

Верите ли вы сами? Внушаете ли свою веру другим? Вот главный вопрос воспитания.

Нужно, чтобы ребенок верил. Став взрослым, он сможет доказать с помощью рассудка то, во что он верил, будучи дитятей.

Учить ребенка рассуждать, спорить, критиковать — глупо. Постоянно, без надобности перекапывать землю там, где только что посеяны семена, — разве это земледелие?

Делать из ребенка эрудита — тоже глупо. Перегружать его память хаосом полезных и бесполезных сведений, превращать ее в склад, битком набитый великим множеством готовых, но мертворожденных теорий и отрывочных фактов, не давая представления о взаимосвязи этих фактов, — значит умерщвлять ум ребенка.

Прежде чем пойти в роют, накоплять силы, семя должно начать свое существование. Нужно вызвать к жизни и укрепить зародыш растеньица. Чем же живет сначала ребенок? Верой.

Вера — общая основа и вдохновения, и деятельности. Без веры не свершить великих дел.

Афиняне верили, что их Акрополь — исток всей мудрости человечества, что Паллада, вышедшая из головы Зевса, зажгла светоч искусств и наук. Это подтвердилось: Афины, насчитывавшие лишь двадцать тысяч граждан, озарили светом весь мир, и свет этот не померк доныне, хотя былых Афин давно уж нет.

Римляне верили, что живая окровавленная голова, найденная в Капитолии, обеспечила власть Рима над всем миром, сделала его судьей, претором[321] всех народов. Подтвердилось и это: хоть времена Римской империи миновали, но римское право сохранилось, и на нем по прежнему основаны законы многих народов.

Христиане верили, что бог, воплотившись в человеке, сделает всех людей братьями и рано или поздно объединит весь мир с помощью любви. Этого не произошло, но мы осуществим это.

Недостаточно заявлять, что бог воплотился в человеке; эта идея в столь общей форме не оказалась плодотворной. Нужно установить, как проявился бог в людях разных национальностей; как наш общий отец снизошел к потребностям всех своих детей, несмотря на то, что у каждой нации — свой дух. Союз, в котором он должен нас объединить, — не такое единство, где все различия между людьми стерты, а гармоническое единство, при котором все эти различия мирно уживаются друг с другом. Пусть они сохранятся, став яркими источниками света, помогающими познать мир лучше, и пусть человек с самого детства привыкает видеть в Родине образ бога.

Могут возразить: «Но внушат ли веру маловеры? Ведь вера в Родину, как и вера в бога, ослабла».

Если бы вера и разум противостояли друг другу, если бы мы не могли подкреплять веру доводами разума, то пришлось бы, как и мистикам, остаться ни с чем, и вздыхать, ждать. Но вера, достойная человека, — это движимая любовью вера в то, что подтверждается разумом. Объект этой веры, Родина, является не случайным чудом, а чудом непреходящим, чудом природы и истории.

Чтобы возродить веру во Францию