Муж посмотрел сквозь меня, как будто я была стеклянная. Кроме того, он не стал сообщать мне главную новость. Я узнала ее от Гнея Апика, моего последнего любовника.

— Префект претория? — Я подпрыгнула в постели как ужаленная. — Император назначил Павлина префектом претория?

— Удивительно, не правда ли? Этот мальчишка не намного старше тебя, — Гней ущипнул меня за грудь, — причем до этого он служил лишь трибуном. Да, высокий прыжок для такого юнца, как он!

Префект претория. Один из самых важных постов во всей империи. Глаза и уши самого императора. Верный сторожевой пес, шпион, командующий личной гвардией императора… Неожиданно Павлин сделался одной из самых влиятельных фигур в Риме.

— Марк, почему ты мне не сказал? — потребовала я ответа у мужа, когда вернулась домой.

Этот вредный старикашка даже не поднял глаз от своих бумаг.

— Думаю, ты уже сама все узнала от своих любовников, не от одного, так от другого.

Я надула губки и, громко топая, вышла вон. Как он смеет держать меня в неведении? Новость, подобная этой, способна все перевернуть. Я не собиралась держать Павлина возле себя на привязи после его возвращения в Рим. Однако теперь все сложилось иначе. Потому что теперь он правая рука императора. Он может каждую неделю доставать для меня приглашения в императорский дворец! Если, конечно, он не забыл меня. Впрочем, вряд ли. А если даже забыл, я ему быстро о себе напомню. Может, стоит написать ему письмо? Прямо сейчас?

А может, мне стоит выйти за него замуж? Интересно, возможно ли такое? Как только речь заходит о кровосмешении, в Риме вытаскивают на свет какие-то нудные, допотопные законы!

Мой дорогой Павлин…

Почему-то на алтаре пылают два языка пламени. В глазах у меня двоится. Голод. Он подтачивает мои силы. От него в голове возникают видения. Я словно на тысячи миль улетаю прочь от тела, которое так ненавижу.

— Ты стала такая худая, Юлия, — говорит он мне иногда и хмурит брови. Что ж, даже цезарь, и тот не способен иметь все, что захочет. Я ем, когда он мне приказывает, но стоит ему уйти, как я иду в уборную, и меня там рвет. Я не ела уже неделю. Мое тело вскоре исчезнет, превратится в прах.

Моя сводная сестра Флавия пишет мне письма. Даже из такого далекого места, как Сирия, где наместником ее муж. До нее дошли слухи, и теперь она тоже переполошилась. «Дорогая, до меня доходят в высшей степени нелепые слухи, — написала она мне своим размашистым почерком. — Но люди обожают пересуды. Не иначе как наш дядя вновь поднял налоги, коль о нем говорят такие вещи. Но довольно о сплетнях. Как ты себя чувствуешь, Юстина? В последних письмах ты что-то на себя не похожа…».

Юстина. Так ласкового называл меня в детстве отец. Юстина, потому что я была серьезна, как судья. Никто больше не называет меня Юстиной, никто, кроме Флавии, которая сейчас от меня за тысячи миль, и ей лучше не переживать из-за меня.

А вот Марк переживает, что явно не дает ему покоя. У него такой несчастный вид, и, тем не менее он находит время, чтобы переживать за меня.

— Съешь хоть что-нибудь, Юлия. Поддержи свои силы.

Он считает, что я сошла с ума.

— О боги, дитя мое, как ты исхудала, — ужаснулась, глядя на меня, императрица на прошлой неделе. Ее отношение ко мне ничуть не переменилось, императрица — само спокойствие и учтивость. В ее глазах читается нечто вроде сострадания ко мне.

Это из-за дяди? Или она тоже считает меня сумасшедшей?

Когда он уехал в Германию, я немного ела. Но сейчас он возвращается в Рим. Я получила письмо после того, как Сатурнин был убит, и то, что в нем было написано, вмиг согнало последнюю плоть с моих костей. Правда, когда я перечитала письмо, то не нашла в нем ничего, кроме грубоватых комплиментов. Или это я все придумала? Образы в моей голове, они то возникают, то пропадают. Я закрываю глаза, и единственное, что возникает перед моим мысленным взором, — это пламя.

Веста, богиня домашнего очага, попроси Судьбу оборвать нить моей жизни. Потому что голод забирает ее слишком медленно.

Брундизий, 90 год н. э.

Мой хозяин дороден, лыс, улыбчив и весел. Однако с обеих сторон его рта залегли две глубокие складки, которые, стоит ему рассердиться, становятся еще глубже. И тогда он из безобидного претора превращается в разгневанного судию. Когда я сегодня предстала перед очами своего господина, возлежавшего в залитом солнцем атрие на серебряном ложе, эти две складки были в два раза глубже обычного. Похоже, меня ждет неприятный разговор, решила я.

В нескольких коротких фразах он сказал мне все, что хотел.

— Прости меня, господин, — негромко произнесла я. — Этого больше не произойдет.

— Ты уже не раз говорила это, Тея. Тем не менее все повторяется, раз за разом.

— На этот раз я буду осмотрительнее, мой господин. Обещаю тебе.

— Я потерял огромные деньги. Более того, если бы все сводилось только к деньгам…

— Я знаю.

Я еще ни разу не видела его в таком гневе и внутренне съежилась.

— Надеюсь, ты представляешь, какую ценность представляет двойная ассирийская флейта? — Ларций смерил меня грозным взглядом. — Мне привезли ее из самих Фив! А сколько сестерциев мне пришлось выложить этому прохиндею-торговцу, разрази его гром! И где теперь моя двойная ассирийская флейта? Разбита в дребезги твоим несносным мальчишкой!

— Он играл в гладиатора, — робко заступилась я за сына.

— Я не знаю, куда мне деваться от этих его игр, — сердито возразил Ларций. — И дело не только во флейте. Вчера он разбил одному из моих певцов нос!

— Он не нарочно. Просто… он был слишком увлечен игрой.

Должно быть, он меня ненавидит, подумала я, однако тотчас постаралась отогнать от себя эту мысль.

— Он ждет за дверью, чтобы извиниться, господин. Ему стыдно, что все так получилось.

В следующее мгновение в атрий вошел мой сын. Он смочил водой непослушные вихры и пригладил их на лоб, от него за милю пахло мылом, а еще он переоделся в самую целую из своих туник. Увы, вид у него был не слишком пристыженный, на что лично я очень надеялась, однако хорошо уже то, что пока с его уст не сорвалось никакой дерзости.

— Верцингеторикс. — Я подтолкнула сына вперед, чтобы тот предстал перед очами Ларция. — Надеюсь, тебе есть, что сказать моему господину.

Викс принялся водить босой ногой по мозаике пола.

— Простите меня.

— За что? — уточнил Ларций.