– И в Белфасте, – добавила Грэйс.

– Да.

– И еще, наверное, там, где наркоманы живут.

– Да, Грэйс.

– В любом случае, – сказала Хейзл, – я остаюсь со Спенсером.

Грэйс кормила Триггера печеньем, отламывая маленькие кусочки и бросая их в воду. Уильям сосредоточенно смотрел в свою тарелку, гоняя по ее поверхности пальцем шоколадные крошки: это Спенсер, а вот это – Хейзл.

Генри встал и, взяв пакетик с порошком, вытянул руку прямо перед собой, на уровне глаз. Глядя холодным, немигающим взглядом на пакетик с ядом, он произнес:

– Всем сидеть.

Лицо Спенсера отражалось в изогнутом стекле вазы для фруктов, где плавал Триггер. Вода то искажала, то распрямляла его отражение, а Спенсер так и не мог принять решение и начать действовать. Спасти ли Хейзл, женщину, которую он мечтал любить, полюбил, почти любил, любил ли он ее когда-нибудь? Он любит ее, он не любит ее. он любит не ее, он любит ее, но… Ошеломленный поведением безумного японца, который всерьез угрожал им всем каким-то целлофановым пакетиком, Спенсер не мог не надеяться, что нечто помешает осуществлению планов Генри Мицуи. Это будет самой лучшей развязкой. Итальянцы придут смотреть дом, или кто-нибудь еще заглянет на Хэллоуин с запоздавшим розыгрышем, например, парочка придурковатых подростков, которым родители запрещают выходить излома после 10 вечера. Потребуют открыть им дверь и сломают Генри Мицуи всю игру. Или, вполне возможно, Спенсер сам выкинет что-нибудь подобное.

– В этом пакетике – яд, – сказал Генри. – По-английски он называется «рицин», я сам приготовил его из касторовых семян.

– Мы знаем, что это такое и как его делать, – отреагировала Хейзл.

– А это сильный ял? – поинтересовалась Грэйс.

– Да, это очень сильнодействующий яд.

– Ты угрожаешь нам? – спросила Хейзл.

– А как мы узнаем, что это настоящий яд? – не унималась Грэйс. – Вдруг это подделка?

– Это яд, – повторил Генри. – Я сам его приготовил.

– Говорить можно, что угодно.

Генри надорвал пакетик и вытянул руку с ялом прямо перед собой, словно защищаясь. Хейзл подумала, что сейчас Генри Мицуи похож на мальчишку с игрушечным распятием в руке, который настолько заигрался в вампиров, что уже сам верит: оно его спасет. Спенсер сделан шаг к Генри.

– Хватит, – сказал Спенсер. – Тебе давно пора идти.

– Это настоящий яд, – сказан Генри. – Поверьте, я не шучу.

Спенсер нахмурил брови, гордо поднял голову и постарался принять воинственный вид. Вместо того, чтобы испугаться, Генри наклонился над столом и, нервно постукивая пальцем по пакетику с ядом, насыпал немного порошка на поверхность воды в вазе для фруктов. Триггер взмыл вверх под углом 90 градусов – туда, где любое беспокойство означало пищу. Уильям вскочил, опрокинув стул, схватил вазу с рыбкой и бросился к раковине. Грэйс кинулась за ним.

– Что случилось? – спросила она, пытаясь заглянуть ему через плечо.

– Ничего особенного, – ответил Уильям, неуклюже пытаясь слить воду из вазы, не выплеснув при этом рыбку. – Все нормально.

– Он отравился?

– Нет, с ним все в порядке.

– Яд действует не сразу. – успокоил их Генри.

Хейзл засмеялась. По правде говоря, чем больше она наблюдала за происходящим, тем смешнее ей становилось. Она села, откинулась на спинку стула и, сдерживая смех, сказала:

– Ты все неправильно делаешь. Если б ты хотел нас испугать, придумал бы что-нибудь получше. Твой яд не поможет. Это же не пистолет. Ядом так не пользуются, это секретное оружие, не так ли?

Генри высыпал содержимое пакетика в кружку с супом. Размешал яд ложкой.

– Это действительно не пистолет. Но пистолет мне и не нужен. Он взял кружку в руку, будто собираясь выпить ее. Хейзл перестала смеяться. Генри поднес кружку к губам.

– Это на самом деле яд, – сказал он. – Смертельная доза. Вы станете моей женой?

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Нунитоне или Ньюкасле, в Истли или Хексэме, в Мидоубэнке или Кендале, в Лоуборо или Хэмел-Хэмпстеде Спенсеру Келли двадцать один год. Устав от провинциальной безысходности, он провозглашает себя независимой республикой. С сегодняшнего дня он больше не собирается слушаться отца, который если и может претендовать в ней на какую-то власть, то лишь на правах старшего. Отныне и навсегда Спенсер намеревается делать только то, что сам сочтет нужным. Для начала перестанет ходить работать на склад. Серьезность своих намерений стать актером он подтвердит, отправившись в Лондон искать работу официанта. Точка.

Отец возвращается домой к обеду и, застав Спенсера за сбором чемоданов, а точнее – спортивных сумок, орет на него и тащит в гостиную, подозревая у сына очередной ложный приступ самоопределения, который, как обычно, ничего не изменит. Он обращает внимание Спенсера на то, что объявив себя республикой, он еще не стал ею. В этом доме у него есть определенные обязанности, которые он должен беспрекословно исполнять.

– Республика провозглашена, – не сдается Спенсер. – Республика – это я.

Отец пытается убедить сына, что максимум, на который тот может претендовать, – это статус спорной территории.

– У тебя просто новая стадия взросления, – объясняет сыну отец. – Она скоро закончится.

Потом напоминает, что по понедельникам Спенсер обязан посещать исправительные работы, и даже туда он должен отпрашиваться у директора склада. Да он просто спятил, если собирается уезжать.

– Но тебе ведь разрешали отлучаться с работы.

– Я там работаю всю жизнь. А ты еще молод, Спенсер. И потом, как же твои планы на будущее? Тебе надо остепениться.

Отец уверен: все, на что Спенсер способен, – это «остепениться». Ему нужно найти самку, родить и воспитать ребенка. Если повезет (отец уверен, что сын уже созрел для отцовства), то его внук унаследует золотой ген, и из него вырастет настоящий спортсмен.

Спенсер начинает мычать «Рожденный под блуждающей звездой», что приводит отца в бешенство, и он грубо осведомляется, что же ему, придурку, нужно? Честно говоря, ему нужно все, чего у него нет, думает Спенсер. Он хочет того, о чем ему кричит реклама со страниц журналов: отдыхать на Мальте, или в Египте, или в Альгарве, носить костюм от «Армани» или от «Симпсона с Пикадилли», спать на подушке с именной вышивкой и участвовать в дебатах о доле дочерних компаний в качестве директора одной из них. Поэтому он должен уехать в Лондон и пойти туда, где происходят чудеса: на Бонд-стрит, на Портленд-сквер, на Брук-стрит или на Кингз-роуд. Естественно, ему придется избавиться от своего акцента, раз уж он собирается стать актером, но сделать это будет уже не так сложно – посетив все эти места. Как только по его произношению уже станет сложно определить его социальное происхождение, и после краткого, но славного периода борьбы за место под солнцем, он рассчитывает начать восхождение к вершинам славы, пройдя путь от официанта до актера, путь к совсем другой жизни.