– Ему нужен свежий воздух, – сказал Уильям.

– Я видела, как он плавал кверху пузом.

– Он расслаблялся. Он плавал на спине. Пойдем на улицу.

Не выпуская из рук вазу, накрытую полотенцем, и объясняя Грэйс правила игры в крикет, Уильям на ощупь дошел до двойной двери в гостиную. Слава богу, нет дождя. Грэйс не отставала. Он поставил вазу на балюстраду и взял с Грэйс слово, что она ни при каких обстоятельствах не будет туда заглядывать. Сам он пойдет к себе в сарай и принесет оттуда специальное лекарство для отравленных рыбок.

– Грэйс, – строго сказал Уильям, – если ты хоть на самую малость приподнимешь полотенце, Триггер погибнет.

– А что мне делать, если тот человек вернется.

– Если он вернется – убегай.

Он был сумасшедшим. Он стоял на верхней ступени лестницы в бассейн. Хейзл ждала его внизу, сидя в углу за бильярдным столом, сжав кружку двумя руками, прижав колени к подбородку.

– Вы пустили меня в дом, – сказал Генри, спускаясь в бассейн спиной. – Вы хотели видеть меня здесь.

Спенсер заглянул в бассейн и пожалел, что не может остановить Генри. Почему он до сих пор не остановил его? Он никогда не верил, что все можно изменить в мгновенье ока, но сегодня его уже ничто не могло удивить. Почему он вел себя не так, как должен был бы – более решительно? Ему так не хочется всю жизнь до старости жалеть о том, что он чего-то не сделал. Ведь в этом случае даже полиция была бы бессильна (опять Дамаск!), потому что Спенсер не представляет себе, как объяснить им, что человек, вооруженный кружкой с куриным супом, взял в заложники девушку (нет, офицер, что вы, он никого не заставляет пить это).

Спенсер должен придумать свой собственный план действий. Пришло время взять на себя ответственность за происходящее. Надо бы придумать изощренный способ спровоцировать Генри на бой, или по крайней мере вынудить его поставить на место чашку, но Спенсер не обладает тайными навыками жителя Дамаска. Он не тайный агент МИ6 и не отставной полковник спецслужб, у которого руки чешутся совершить переворот в отдельно взятом бассейне. Ему нужно придумать собственный ход, потому что героизм есть независимое действие. В противном случае, все это будет продолжаться бесконечно, и он так и не узнает, кого он любит, чего он хочет, и что из этого важнее.

Хейзл встала и подошла к бильярдному столу с противоположной от Генри стороны. У нее испуганный и злой вид. Спенсер ужасно испугался за нее и за них обоих и впервые в жизни понял, что мама ошибалась: его сестра Рэйчел не оживает всякий раз, когда он вспоминает ее. Рэйчел мертва, и никакими воспоминаниями ее не оживить. Навсегда застыла в воспоминаниях о детстве, и как бы он ни старался, ему не достать ее оттуда. Он не может ей помочь, она не может помочь ему, с каждым прошедшим днем, с каждой новой неделей воспоминание о ней занимает все меньше места в его голове. Смерть может совершенно неожиданно прийти за любым из нас, где бы мы ни находились. Спенсер понимал, что выхода у него нет, и хотя бы раз в жизни, а именно – сейчас, он должен думать в «действительном залоге настоящего времени». Вот перед ним яркая ткань бильярдного стола. Темно-синяя плитка бассейна, сухое белое дно. Вот Хейзл, ее голые матовые ноги и рассерженный взгляд. Генри Мицуи, в свитере и с белой кружкой супа в руках.

«Сейчас так сейчас», – сказал он себе, переводя взгляд с Хейзл на Генри и обратно. Он не должен допустить смерти, потому что если человек умирает, то его больше не будет.

Уильям должен спешить, ему представился шанс стать героем. Времени мало. Нужно бежать. Он оставит Грэйс на холодной и скучной террасе, где, возможно, десятилетняя любопытная девчонка не выдержит, заглянет под полотенце и поймет, что ее обманули. Нужно действовать. Он сделал несколько шагов ватными ногами, сжал кулаки и побежал. Сделав пять неуклюжих скачков вперед, он приказал себе не останавливаться. Он призывал на помощь ноги и легкие, только бы они вспомнили движения, которые называются «бег», потому что сейчас это самое важное понятие в его системе ценностей. Именно с помощью бега он станет героем и, вопреки всему, сделает мир лучше.

Добежав до тропинки, он почувствовал, что не может дышать, от прилива крови у него кружится голова, обогащенный свежей кровью мозг рождает странные образы. Мозгу срочно нужен чудодейственный напиток Ma Хунрена (разве не чудо – половина марафонской дистанции за полчаса?).

Вот Уильям снова в Принс-Парке, или в Лизе-Парке, или в Народном парке, как и двадцать лет назад, бедный, однако свободный. Рядом с кемпингом стоит какой-то памятник, при ближайшем рассмотрении оказывается, что это памятник ему, установленный здесь в честь его героического подвига, или подвижнического героизма. Он стоит и смотрит на памятник, вглядываясь в черты лица – а вдруг все-таки не ему? Что это – галлюцинации, рожденные избытком кислорода в мозгу, или это его жизнь проносится перед глазами в последние секунды перед сердечным приступом или инсультом? Он не останавливается, пробегает мимо тутового дерева, кивком головы здоровается с Георгием Марковым, болгарско-сибирским краснобоко-дроздовидным синехвостом, или кто он там есть. Он – друг Уильяма, а с друзьями надо здороваться. Уильям бежит напролом через орешник, мимо зарослей грабов – и вот, наконец, перед ним дверь в сарай. Теперь можно остановиться.

Оказавшись в сарае, он хватает формочку для песка и запускает руку в ведро с рыбками. Зачерпнув обеих ничего не подозревающих рыбок, он соображает, что надо бы отпустить одну обратно. Дрожащими руками выплескивает одну рыбку в ведро. И сжав зубы, собирается выйти за дверь. Так ли необходимо бежать и в обратную сторону? Он не видит никаких знаков, которые однозначно говорили бы в пользу именно такого способа передвижения. Ему в голову лезут образы смелых и героических людей: альпинистов, врачей, бесплатно работающих в горячих точках, подростков, бросивших школу ради создания семьи или вступления в Полк самообороны Ольстера. Он никогда не был таким, потому что не было в этом насущной необходимости. И с чего это он так испугался?

Удерживая формочку с рыбкой прямо перед собой, он вышел из сарая и неуклюжей трусцой направился к дому.

Ему стало нехорошо, но он старался не думать об этом, как и о своих измученных легких, представляя себя на месте рыбы. Слава богу, у рыб короткая память – всего три секунды. Раньше помогало. За деревьями он свернул с тропинки и затрусил по мокрому газону. Интересно, сколько времени требуется рыбам, чтобы что-нибудь забыть? Он уже видел дом и террасу. Уильям ужасно себя чувствовал и никак не мог забыть об этом, поскольку он не рыба. Ему нужно остановиться, все, он у цели. Он замедлил бег и перешел на быстрый шаг, согнувшись почти пополам, чтобы под тяжестью собственного тела двигаться вперед. У него болели лодыжки, он задыхался. Хромая, он перешел на медленный шаг.

Господи, почему же так невыносимо тяжело делать добро?

Что нас ждет – жестокость и насилие или диалог и мир?

«Таймс», 1/11/93