Выбрав мгновение, Кнут бросился вперед; щит его хрустнул под страшным ударом, зато Кнут сумел подойти к противнику почти вплотную. Удар топора была нацелен Турсу в левый бок, но тот чуть сместился, снова прикрылся древком секиры и, зацепив им за выемку в лезвии топора, рванул.

Золоченый топор Кнута взмыл в воздух, сверкая будто молния, и полетел под ноги зрителям. Вопль ужаса и отчаяния прокатился по толпе, но старший сын Горма недаром получил право носить в этот день имя Тора. Не растерявшись, он тут же метнул свой расколотый щит в лицо противнику и сам прыгнул на него, обеими руками вцепившись в рукоять ростового топора. Несколько мгновений они боролись, каждый тянул древко в свою сторону, но более тяжелый Кнут одержал победу: рванул Ключ от Счастья к себе, он немедленно так же резко толкнул его, заставив Турса потерять равновесие, и подбил ему ноги. Зимний Турс рухнул на спину, а Кнут вскинул к небесам обретенное оружие и с силой вонзил лезвие в землю возле самой головы поверженного врага.

Народ кричал от восторга, и казалось, ликующие вопли достигают небес.

Поверженного Турса забросали соломой и начали здесь же, внутри каменной ладьи, складывать погребальный костер. А победитель Тор направился на вершину кургана.

Общий дружный крик сменил прежние разрозненные веселые выкрики. Кнут приблизился к дверце, блестевшей начищенной бронзой, и торжественно стукнул в нее обухом секиры три раза. Потом наклонился, потянул за кольцо и откинул крышку.

– Здесь ли ты, моя дорогая? – крикнул он, склоняясь к черной дыре. – Жива ли ты, мое солнце весны?

– Я здесь! – Гуннхильд, стоя под самым отверстием, помахала ему рукой снизу. – Ты наконец пришел освободить меня?

– Да, Зимний Турс повержен, ты свободна! – На расстоянии и за криками толпы никто не слышал их беседы, кроме богов, но все должно быть проделано как следует. – Готова ли ты выйти в земной мир и озарить своей сияющей красотой небосклон?

– Я готова! Но тебе понадобится веревка!

– Она у меня есть! Моя мудрая мать посоветовала мне запастись веревкой!

Кнут сбросил вниз конец веревки, и Гуннхильд привязала к ней верхнюю перекладину лестницы, которая до этого была спрятала под Фрейровой кроватью. Потянув за веревку, Кнут поднял верхний конец лестницы к лазу и придерживал, пока Гуннхильд осторожно поднималась.

– А мою обувь вы так и не принесли? – спросила она, когда Кнут, подав руку, помогал ей выбраться наружу.

– Обувь?

– Понятно. Значит, дальше ты понесешь меня на руках, богиня ведь не может ходить по мокрой земле в одних белых чулках!

Ступив на землю, Гуннхильд встала на откинутую крышку – влага земли быстро проникла сквозь чулки двойной вязки – и уже тогда, рука об руку с Кнутом, повернулась к людям, чтобы все могли видеть освобожденную богиню.

И каждому подумалось, что только истинная жительница Асгарда может быть так прекрасна: окутанная волнами янтарно-рыжих волос, спускавшихся почти до колен, в красно-белом ярком наряде, с золотом на руках и груди, Гуннхильд испускала сияние и была так хороша, что у смотревших на нее перехватывало дух и выступали слезы счастья. Казалось, сейчас она шагнет с вершины холма прямо на небо и пойдет по нему, озаряя сиянием земной мир.

– Радуйтесь, люди! – воскликнула Тюра. – Вот королева победы занимает свое место на небесном престоле, вот солнце и краса Дании выходит в путь по небесному синему кругу!

И по знаку королевы все, кто собрался возле священного холма, подняли руки, приветствуя живое солнце Дании, и запели старинную песнь, знаменующую высшую точку праздника.

Кнут взял на руки свою богиню и осторожно понес с холма вниз.

– А теперь давайте наконец избавимся от этого чудовища! – Горм указал на то место, где валялся «убитый» Зимний Турс, прикрытый соломой.

Однако за то время, пока Кнут вытаскивал Гуннхильд из холма и никто сюда не смотрел, Зимний Турс «превратился» в чучело, сделанное из соломы последнего снопа, который хранили для этой цели с осеннего праздника урожая. Было оно в рост человека и одето в те рваные шкуры, в которых Турс сражался. Внутри ладьи из белых камней уже сложили костер, на который теперь с победными криками перетащили чучело, и Горм сам выбил огонь, чтобы его поджечь. Высушенная у очагов солома вспыхнула быстро, ярко, огонь почти мгновенно охватил поверженного врага.

Пока он догорал, Ингер подошла к Гуннхильд, за ней девушки несли корзины. Начиная с королевской четы, все присутствующие стали подходить к ним, и каждому они вручали дары: Ингер – яблоко, а Гуннхильд – крашеное яйцо как знак вечной молодости, возрождения и плодородия. Каждый отвечал двум юным богиням подарком. Горм и Тюра подарили обеим девушкам по ожерелью и шелковому покрывалу в знак того, что вскоре им предстоит покрыть головы и стать хозяйками. Знатные хёвдинги дарили гребни, новые маленькие ножи, которые носят на цепочках под нагрудными застежками, круглые застежки на плащ, а простой народ и дары подносил простые: мотки шерстяной пряжи, крашеные яйца взамен получаемых.

Раздавая и принимая дары, Гуннхильд все смотрела в толпу, ожидая, желая и где-то боясь увидеть Харальда. Все, что случилось во тьме, казалось сном, но каков он предстанет перед ней при дневном свете? С кем все это происходило – с ней или с богиней, занявшей ее тело? Она знала только, что никогда не испытывала такого потрясения и никогда не была так счастлива, хотя счастье это было окрашено пугающей близостью бездны. И кто был с ней там – Харальд, сын Горма, или иное существо, один из богов, возлюбленный и супруг Сунны – сам Тор?

Зато теперь она поняла, почему Харальд с самого начала их знакомства вызывал в ней такие сильные и противоречивые чувства, почему так притягивал и восхищал ее, одновременно внушая некий страх своей грозной силой. Никогда еще Гуннхильд не встречала человека, в котором так ярко и полно воплотилась бы божественная сила и дух Тора. Даже внешность Харальда – высокий рост, светлые волосы и золотисто-рыжая борода, светло-голубые, как небо, глаза – наводила на мысль о повелителе молний. В нем жил неукротимый и бестрепетный воинственный дух, непримиримая враждебность ко всем злобным и темным силам, но в то же время прямота, открытость, веселость, неизменная бодрость и решительность. И даже то, что он был наделен неутомимой жаждой любви – как она сама теперь знала, – было даром Тора: ведь его, рыжебородого, а не Фрейра, называют своим покровителем земледельцы.

При воспоминании о ночи Гуннхильд охватывал жар. А если учесть, что думать о чем-то другом у нее сейчас получалось плохо, не покажется удивительным, что она была румяна, глаза ее сияли звездами, лицо светилось, и в толпе непрерывно звучали возгласы восхищения ее красотой. Ей было неловко думать о своем женихе, стоявшем от нее по другую руку, но она знала: все случилось так, как и должно было случиться. Сам Тор под личиной великана обнимал в подземелье свою солнечную супругу, и без этого весна могла бы не наступить. Пока шел обряд раздачи даров, чучело Турса успело полностью сгореть. И только тогда наконец появился Харальд.