Туве.

Мне тридцать четыре. Хотелось бы, очень не помешало бы завести себе новые морщинки на лбу. Пусть мне и не нравятся те, которые у меня уже есть.

Проклятье. Я выдавлю все то дерьмо, которое принесло с собой это лето, — все дерьмо выдавлю к черту.

Туве. Скоро вернется домой.

Янне. Как я могу тосковать по тебе, если мы не живем вместе уже больше десяти лет?

Я вижу тебя издалека. Твои недостатки бледнеют, уже побледнели с годами. Мы выросли друг из друга — и срослись друг с другом. Может любовь проявляться таким образом?

Она солгала, что не сможет отвезти их в аэропорт. Аэропорт Скавста, «Рианэр» до Лондона и оттуда прямо до Бали чартерным рейсом какой-то британской авиакомпании. Прощание в прихожей двенадцать дней назад теперь как сцена из фильма в памяти — без звуков, без запаха. Янне и она смотрят друг на друга выжидающе, все трое на редкость молчаливы, словно грядущая разлука выявила всю тоску прошедших лет. Насколько все могло бы быть по-другому!

Она обняла и поцеловала Туве, Янне, и прозвучали обычные слова прощания, возникло чувство, что нужны другие, которых до них еще никто никогда не произносил.

«Что же мы делаем?» — мелькнуло у нее в голове. «Лучше бы ты поехала с нами», — сказал Янне, и она заметила его растерянность.

В тот момент она хотела ударить его, накинуться и выбить всю эту чушь, и вместе с тем так захотелось сидеть в самолете, положив голову ему на плечо, ощущать, как спит рядом Туве, а они двое бодрствуют среди этой всепоглощающей гудящей простоты.

— Янне, черт возьми, — сказала она вслух. — Ты же знаешь, что это невозможно.

И почувствовала, что уже произносила, шептала, выкрикивала эти слова тысячу раз, они стали своеобразным ритуалом. Повторяясь и продумываясь достаточное количество раз, они сделались своего рода правдой, и Туве нет необходимости выслушивать эти усталые пререкания.

Туве рядом с Янне — все понимающая, все осознающая.

Что мы творим с тобой, возлюбленное дитя?

Они вышли из квартиры; Пекка, приятель Янне, ждавший в машине на улице, уже начал нервно давать гудки. Досадливое прощание. Дурной знак.

А она отправилась прямо в кровать.

Нет — прямиком в квартиру Даниэля Хёгфельдта. Упала в его объятия на его кровати от «Мио» с хромированным изголовьем. И он выбил из нее всю скорбь. Это было то, что нужно.

По дороге из управления Малин проходит мимо главного здания больницы. Она пробыла какое-то время в тренажерном зале, потом поболтала полчасика с Эббой, сидящей за стойкой, о жаре и о дочерях-подростках: у Эббы девчонки-близнецы, им по шестнадцать лет, и с ними немало проблем.

Затем Малин просидела несколько часов за своим столом: думала, потела, возилась с залежавшимися бумагами, читала акт эмиграционной службы о Славенке Висник, который прислал молодой сотрудник, получивший это задание от Зака в начале дня.

«Как быстро!» — подумала она, увидев письмо среди полученных сообщений. А затем читала акт в компьютере — о том, как Славенка Висник попала в Швецию из Боснии в 1994 году, как ее муж и двое детей, четырех и шести лет, сгорели заживо, когда их дом в Сараево забросали зажигательными бомбами, как ее саму взяли в плен сербские солдаты, когда она пыталась бежать из пылающего города. Как ее насиловали в течение двух недель, так что день и ночь перестали отличаться друг от друга, как ей удалось бежать, хотя она и отказалась рассказать, каким образом, как она брела одна по лесам в Дубровник, выходя на дорогу только ночью, и как ей в конце концов удалось каким-то образом добраться до Италии, а оттуда до Истада.

Беременность.

Аборт на восемнадцатой неделе, произведенный в больнице города Норрчёпинга.

Малин сразу же заметила: по датам что-то не сходится. Период, когда ее насиловали сербы, и дату аборта разделяет не менее двадцати четырех недель.

Нечто живое было убито, чтобы другое смогло жить.

Фотография Славенки Висник: длинные темные волосы, заостренные черты лица, усталые и злые глаза. Но в них чувствуется воля.

«Это ты?» — подумала Малин. «Это ты?» — спрашивает она, глядя на окна больницы, светлые точки на темнеющем вечернем небе.

Она идет вперед.

Тяжелыми шагами.

В сторону парка Тредгордсфёренинген, в темноту среди его деревьев.

Малин движется по дорожке, ведущей к беседке, где нашли Юсефин Давидссон, — идет не спеша, мысленно раздеваясь догола, пытаясь представить себе, что же там произошло.

Ты хочешь юных девушек. Ты отмываешь их дочиста. Что тебе нужно от них? Их невинность? Почему одна мертва, вторая жива? Ей, Юсефин, удалось сбежать от тебя? Раны, которые ты им наносишь, промыты, а на теле Тересы еще и обработаны. Ты хочешь что-то исправить, вернуть на свои места?

Страх и одиночество.

Я не хочу здесь находиться.

Петляющие дорожки.

Неподвижные качели.

Звуки засыпающего города. Запах лесных пожаров, но сегодня он слабее, ветер дует в другую сторону.

Виднеется что-то синее.

Пощелкивание раздается среди деревьев — там кто-то есть? Кто-то следит за мной?

Малин оборачивается, черная тень стремительно движется в ее сторону.

Что за черт?

Что происходит?

Беги.

Оно движется на тебя. Я парю над тобой, кричу тебе в ухо, но ты не слышишь.

Я исчезаю.

Не хочу видеть и слышать этого.

Но мы скоро увидимся.

Если ты не будешь слушать меня, мы скоро снова увидимся.

София Фреден неохотно согласилась поработать посудомойкой в ресторане отеля «Фримис» — этим летом ей хотелось отдохнуть, но предложили очень приличную зарплату, и туда так просто добраться на электричке из Мьёльбю — платформа всего в нескольких сотнях метров от отеля.

Сейчас она очень устала после долгого рабочего дня в жарком и влажном помещении.

Идет, ни о чем не думая, мозг как будто отключен. Ее путь лежит через самую темную часть парка у железной дороги, но огни города совсем близко, здесь с ней ничего не может случиться. В ушах наушники от айпода, музыка скачана из Интернета, мощные композиции Йенса Лекмана — эти звуки как будто снимают усталость.

Она проходит мимо зарослей рябинника, из которых виднеются клены и большой дуб.

Напевает себе под нос.

И София Фреден не слышит, как что-то начинает шевелиться позади нее в кустах, как кто-то приближается к ней, — только ощущает силу руки, обхватившей ее сзади за пояс. Секунду спустя она уже лежит между кустами на земле, воняющей мочой, в самом темном закоулке города, и изо всех сил борется за свою жизнь.