Свидетель ничего не ответил.

— Кто был тот человек? — повторил вопрос адвокат.

— Это был я, — заикаясь, ответил Шерман.

— Понятно. Вы участвовали в поединке с ним?

— Нет.

Адвокат с большой скоростью сыпал вопросами, не давая свидетелю времени для обдумывания ответов.

Шерман нервно вцепился в рукоятку кресла.

— Вы стояли рядом с Ноултоном, когда бросили в него бронзовую статуэтку?

— Нет, сэр.

— На другой стороне комнаты, не так ли?

— Да, сэр.

— И как только он упал, Дюмэн и Догерти подбежали к нему и наклонились над ним, не так ли?

— Да, сэр.

— А Дженнингс остановил вас, когда вы хотели покинуть комнату, не правда ли?

— Да, сэр.

Вопросы сыпались как из пулемета.

— И он оттолкнул вас обратно в угол?

— Да, сэр.

— А потом вы подошли к Ноултону, чтобы вместе с остальными ему помочь?

— Да, сэр.

— Вы стояли один в противоположном углу?

— Да, сэр.

— А когда вы увидели бумажник, он был в кармане пальто или брюк?

— Пальто.

— В каком кармане?

— Внут… — начал было Шерман, потом, вдруг поняв, что он говорит, остановился с ужасом в глазах.

Он попался. Стало ясно: его первоначальная версия о том, что бумажник он вынул из кармана лежавшего на полу Ноултона, могла родиться только в тайниках его полного коварства сознания.

Несомненно, он планировал сделать свои показания более убедительными, сказав, что бумажник был на самом деле взят у обвиняемого, и теперь опасался, что будет трудно доказать, что пальто принадлежало Ноултону. Теперь он и правда попался.

Сигал не ослаблял напора. Он забрасывал свидетеля вопросами, Шерман весь дрожал, его лицо краснело от бессильного гнева. Наконец он признал, что его первоначальная версия не соответствует действительности. Сигал только этого и хотел; он с торжествующей улыбкой сел, его лоб был покрыт каплями пота.

Когда пришла очередь прокурора задавать вопросы, мистер Брант сделал отчаянную попытку вытащить своего тонущего свидетеля, но напрасно. Шерман безнадежно стушевался, его слова только портили дело, а не улучшали, и в конце концов он вообще отказался отвечать на вопросы. Суд отпустил его, сделав выговор, и, по знаку мистера Бранта, он сел на переднюю скамью.

На некоторое время слушание дела остановилось, так как прокурор и детектив Баррет стали советоваться между собой, а Ноултон оживленно перешептывался со своим адвокатом. Лица Странных Рыцарей светились от радости.

— Что я вам говорил? — вполголоса сказал Догерти Дрисколу. — Разве он не хитрюга?

В этот момент прокурор повернулся лицом к залу:

— Мисс Уильямс, пожалуйста, подойдите сюда.

Наступила тишина. Никто не двигался. Ноултон не отрываясь смотрел в стол перед собой. Трое Странных Рыцарей смотрели на Догерти и Дюмэна.

Мистер Брант, боевой дух которого ничуть не ослабел после дискредитации свидетельских показаний Шермана, устремил взор прямо на Лилю, которая продолжала сидеть на скамье, и грозно спросил:

— Вы отказываетесь давать показания?

Лиля встала и посмотрела на него.

— Вы имеете в виду меня? — поинтересовалась она.

— Да. Я назвал ваше имя. Подойдите сюда.

Лиля не двинулась с места.

— Прошу прощения, но вы не называли моего имени.

— Разве вы не мисс Уильямс? — раздраженно спросил мистер Брант.

Лиля отчетливо произнесла:

— Нет.

Прокурор уставился на нее с недоумением. Дрискол, Бут и Дженнингс удивленно переглядывались, а Догерти и Дюмэн понимающе улыбались. Ноултон не шелохнулся.

Шерман вскочил со своего места, подбежал к прокурору Бранту и взволнованно зашептал:

— Это она, точно. Они что-то хитрят. Вызовите ее.

Перед судом она не сможет лгать.

Но мистер Брант отослал его и, после секундного колебания, обратился к Лиле:

— Тогда как же вас зовут?

Лиля бросила мимолетный взгляд на обвиняемого, который повернулся, чтобы ее увидеть, затем посмотрела прямо на прокурора. Ее ответ был тихим, но отчетливым:

— Миссис Джон Ноултон.

После этого она села и закрыла лицо руками. Все в оцепенении уставились на нее — с удивлением или восторгом. Адвокат Сигал встал и обратился к судье:

— Ваша честь, эта женщина — жена обвиняемого и, следовательно, не может быть допрошена как свидетельница со стороны обвинения. Ваша честь видит, что она в подавленном состоянии. Не могу ли я попросить, чтобы было дано распоряжение не задавать ей больше вопросов в суде?

Но мистер Брант гневно повернулся к нему:

— Ваши доказательства! Представьте доказательства!

— Конечно, — сказал его оппонент, доставая из папки бумагу. — Я предполагал, что вы их потребуете, а вот деликатности от вас, сэр, не ждал. — Он протянул бумагу судье. — Это брачное свидетельство, ваша честь.

В помещении установилась напряженная тишина, а судья, надев очки, изучал большой испещренный печатями документ. Он посмотрел на дату и подписи, испытующе взглянул на адвоката Сигала, потом повернулся к Лиле и попросил ее выйти к свидетельской стойке.

— Я возражаю, ваша честь… — начал было адвокат Сигал, но судья жестом его остановил.

Лиля села на место для свидетеля. Секретарь суда взял с нее клятву. Судья повернулся к ней:

— Вы ли — упомянутая в этом документе Лиля Уильямс?

Лиля бросила мимолетный взгляд на брачное свидетельство и промолвила:

— Да, сэр.

— Вы являетесь женой обвиняемого, Джона Ноултона?

— Да, сэр.

— Вы готовы давать свидетельские показания во время этого слушания?

— Да, сэр.

— Прекрасно, — кивнул судья. — Вы можете идти.

Когда Лиля благодарно на него взглянула и отправилась на свое место, он протянул свидетельство адвокату Сигалу и повернулся, чтобы спокойным судейским голосом объявить прокурору:

— Вызовите вашего следующего свидетеля, мистер Брант.

Но с этого момента слушание превратилось в фарс — насмешку над обвинением. Из двух его главных свидетелей один был дискредитирован, а второй не мог быть подвергнут допросу, и прокурор Брант смущенно признался, что у него нет других свидетелей.

Он попросил Шермана выйти к свидетельской стойке и рассказать о передвижениях Лили, за которыми он наблюдал в тот вечер, когда был арестован Ноултон, но Шерман мало что смог сказать, и по лицам присяжных было легко догадаться, что даже этим его словам они не очень-то поверили.