Некоторое время я спала глубоким сном и не видела снов.

Но вдруг в темноте показались красные глаза; мне снилось, что меня столкнули с высоты, и я падаю, падаю, падаю…

Я проснулась, чувствуя, как сильно бьется сердце. Солнечный свет проливался на кровать из окна. Откуда-то из сада доносился звук пения птиц. И все вокруг было хрустально-чистое, будто я сморгнула с глаз пелену и впервые видела так ясно.

– Добрый день, – раздался низкий мелодичный голос.

Я взглянула на дверь.

Андреса там не было.

На его месте сидела женщина с волосами из кукурузного шелка. Подперев подбородок рукой, она смотрела на меня. Под кружевным воротничком скромно поблескивало золотое ожерелье.

Мария Каталина.

Страх захлестнул меня. Неужели она просидела здесь всю ночь, наблюдая за тем, как я сплю? Ее кожа сверкала на свету, словно свечной воск; она ухмыльнулась, и ее глаза, какого бы цвета они ни были, окрасились в красный. В одно мгновение ее кожа преобразилась, потеряла всю влагу и стала походить на высушенное кожаное изделие. Зубы удлинились и заострились.

Она бросилась ко мне, раскрыв руки, и…

Я проснулась со сдавленным криком на губах. На этот раз проснулась по-настоящему. Сердце колотилось в груди, пока я втягивала воздух – снова, снова и снова, чувствуя, как ноют ребра.

За окнами забрезжил рассвет. Наступило утро. Андрес все еще сидел на своем посту: длинные ноги вытянуты вперед, голова прижата к двери. Его грудь размеренно поднималась и опускалась.

Четки выскользнули из ладони на пол, распятие лежало на половицах.

Свечи выгорели, дым от копала перестал быть густым.

Я поднялась и дрожащими руками зажгла свечи с курильницами. Да, уже почти рассвело, и еще одна ночь почти подошла к концу. Но это совсем не означало, что я в безопасности.

Когда опустится ночь? Когда наступит день?

Я потрясла головой, чтобы отбросить эти мысли, и осторожно подняла четки Андреса. Затем приложилась губами к распятию, пытаясь извиниться за то, что оно коснулось пола. Держа четки в ладони, я прислонилась спиной к стене напротив Андреса. Он проснулся в тот момент, когда я сползла на пол и прижала колени к груди.

– Вы в порядке? – спросил Андрес голосом, все еще грубым ото сна. Он сразу же насторожился, осматривая комнату на предмет опасности.

Вы хорошо спали прошлой ночью? Может, вам это приснилось? Мне снились ужасные кошмары, когда я была ребенком. В мыслях пронесся голос Хуаны. Она отказалась верить мне, когда я сказала, что чье-то тело замуровано в стене… Значит, ей было неизвестно, что могила за капеллой пуста?

Перед глазами стояло лишь золотое ожерелье на сломанной шее скелета, поблескивающее сквозь облака пыли и крошащиеся кирпичи.

Я потрясла головой, сильнее прижимаясь к стене. Андрес подошел и сел рядом.

Я протянула ему четки. Его колени были подтянуты к груди, как и мои, а плечо находилось так близко, что мы коснулись друг друга, когда он забирал бусины.

Касание рук может быть весьма невинным. Как в тот миг, когда Андрес схватил меня за руку в темноте; прикосновение, означающее человеческую связь в ее чистом виде, словно мы – бастион против страха.

А затем было это.

Он коснулся моей ладони кончиками пальцев, и это разожгло меж нами искру близости. В груди разлилось тепло.

То был грех, и я это знала, но вдруг поняла, что меня это совсем не тревожит.

Ибо если грех – единственное, что стоит между мною и тьмой, я согрешу.

* * *

Слуги выстроились в ряд, чтобы поприветствовать Родольфо, как и в день нашего приезда. Я задержалась в проеме, ведущем во двор, чувствуя необъяснимую отстраненность. Безоблачное небо сверкало лазурью, воздух после ночного дождя был хрустящ и свеж. Все это в идеале повторяло первый день, когда я ступила на землю Сан-Исидро, день, когда, сама того не зная, отдала душу дому и его демонам. Мне даже показалось, что я вот-вот увижу себя, сходящую с экипажа, – облако шелка, оттененное широкополой шляпой, ступающее по проклятой земле в изящных туфлях, предназначенных для города.

Тебе здесь не место.

Я отскочила от дверного проема.

Во дворе никого не было. Мне даже не нужно было оборачиваться.

Палома стояла со слугами, рядом с Хосе Мендосой; Андрес отдыхал в капелле, стараясь избегать солнечного света, чтобы поскорее прийти в себя.

Прогоните ее, сказал он мне тогда.

Но поскольку я так и сделала, поскольку оставила свой разум открытым для духов, я знала, кому принадлежит этот голос. Я слышала, она умерла от тифа. Мне говорили, что ее похитили повстанцы.

Что же случилось с ней на самом деле? Я боролась с желанием развернуться и снова взглянуть на дом, старалась избавиться от мыслей об имени Родольфо, написанном кровью на стене. Кому понадобилось хоронить тело подобным образом?

Прохладный ветерок, пришедший из дома, овеял мои плечи, и волосы на загривке встали дыбом.

Если б я умерла в этом доме, меня бы так же замуровали в стену?

Если б меня здесь убили, моя душа бы так же осталась неупокоенной и я бы наблюдала, как искаженная сказка повторяется вновь и прекрасный принц приводит домой новую жену? Наблюдала бы, как она выбирается из экипажа, одетая в сияющие шелка, с лицом, выражающим чистое доверие, – чтобы оказаться жертвой в моей пасти?

Позади меня раздался девичий смех – ветер понес его через плечо и дальше, во двор.

Ты умрешь здесь.

Сжав руки в кулаки, я вытолкнула голос из своего сознания с такой силой, будто захлопнула дверь: обеими руками, всем сердцем и со всей злостью.

Я вихрем помчалась к дому, встречаясь с ним лицом к лицу.

Если я умру в Сан-Исидро, так тому и быть. Наверное, те мрачные, пророческие слова Паломы имели некую силу, что связала меня с этой землей. С этим домом. Быть может, однажды я прекращу бороться с голосами и наконец отдамся безумию.

Но не сегодня.

Я – дочь генерала, и мое сражение еще не окончено.

– Веди себя прилично, – бросила я, вкладывая в эти слова угрозу.

Дом не ответил.

Я развернулась и пошла вниз по склону.

Родольфо вышел из экипажа и принялся приветствовать жителей.

Его волосы, ярко-бронзовые в солнечном свете, сияли, как церковное ретабло. Он был безупречен. Разумеется, безупречен. Это же Родольфо, полный надежды и света.

Или все же?..

Его лицо было спокойным и невозмутимым; даже если он и заметил, что Ана Луиза отсутствует, то никак этого не показал. Но как он мог не заметить, если Ана Луиза прожила и проработала на асьенде всю свою жизнь? Всю его жизнь?