Эту песню, сочиненную летчиками, я помню:

Порулили на старт самолеты

Дан приказ им в Сескар улетать

Надоели мне эти полеты

Ах, по век бы вас не видать…

Перебиты, поломаны крылья,

Дикой болью всю душу свело

А в кустах белоснежною пылью,

Две кабины совсем занесло…

При странных обстоятельствах погиб мой командир звена старший лейтенант Юшкевич, ленинградец. Он взлетел, взлетел он со странным стрелком из другого полка. Зачем, почему непонятно. Не то штрафник… Они взлетели, и что-то случилось с мотором, и Юшкевич сел рядом с островом. Там, где взлетел, там и сел самолет в воду. Там мелко было, и кабина, и верхняя часть хвоста самолета видны были. Никто из самолета не выскочил. Ни летчик, ни этот стрелок, который был лейтенант с орденом Боевого Красного Знамени. У этого лейтенанта в задней кабине, когда его обнаружили, оказалась пуля в голове. Похоже, что он застрелился… Что за трагедия, так и непонятно[29].

Возможно, трагедия с Юшкевичем началась раньше. Он промазал на линии фронта и высыпал зажигательные ампулы по нашей линии фронта. Несколько солдат пострадали от этой зажигательной смеси. Это он переживал…

— Столярский…

— Кирилл, он же Икар, Столярский мне лично рассказывал, поскольку я одно время был у него заместителем эскадрильи, на реактивных истребителях.

Они зимой, на 1944 год, точно дату не скажу, перехватили бомбовозы. Немцы послали бомбардировщики, наши радиолокаторы засекли их, и истребители вылетели навстречу и встретили немецкие бомбардировщики на занятой немцами территории. Начали атаковать, бой воздушный был с немецкими истребителями, и Кирилла подбили, подстрелили еще Вальку Поскрякова. Но Валька Поскряков по льду ушел…

Они воевали над Чудским озером, где примерно было Ледовое побоище, где Александр Невский разгромил псов-рыцарей. Над этим местом бой был. Я тоже над этим местом летал потом. Даже под водой видел этот Вороний камень, с которого, говорят, Александр Невский наблюдал за боем…

Кирилл Столярский совершил вынужденную посадку. Где он находится, непонятно. До берега дошел. Идет по лесу, кто-то кричит на немецком:

— Хенде хох.

Кирилл говорит, я, мол, схватился за пистолет, а оттуда другой голос раздается:

— Мать-перемать, он еще за пистолет хватается.

Его окружают, оказывается, партизаны наши. Это там, в Псковской области, на Чудском озере. И командир подходит:

— Парень, тебе повезло, мы только вчера выбили из этого леса немца.

Партизаны ему дали подтверждение, что сбили шесть немецких самолетов. Он говорит:

— Слушай, у меня папа генерал, вы как-нибудь меня отправьте через линию фронта.

А у Кирилла куртка кожаная была, такая, благородная, папина куртка, генеральская. Отец его, Станислав Столярский, на фронт сына отправил: «Знаешь что, ты давай воюй. А то будут говорить, что сын генерала не пошел на фронт».

И он пошел на фронт. Партизаны все поняли, связались с начальством. И через несколько дней переправили его через линию фронта. Он является в свой полк. Ему показывают газету. Командующий награждает орденами Александра Невского. Поскольку летчики воевали над местом Ледового побоища, то в честь этого награждаем орденом Александра Невского таких-то летчиков. А его не включили. Он воевал с ними вместе, его сбили, а его нет в списках. Кирилл говорит мне:

— У меня, — говорит, — подбородок затрясся от обиды, меня забыли. Беру справку от партизан, там написано, что шесть самолетов сбито.

В общем, партизаны видели больше сбитых самолетов, чем летчики. Они же наблюдали-то с земли.

— Я психанул, взял, порвал эту бумажку, к чертовой матери.

Вот такой случай с Кириллом Столярским был. А он не задавался, не задирал нос, ничего, что там сын генерала.

На войне всякое бывало, вот, к примеру, моего ведомого Ивана Попова судили и послали в штрафную роту. Он меня в метель бросил. За это отслужил в штрафном батальоне, получил медаль и орден. А потом через много лет оказалось, что он хороший парень и не виноват — просто плохо видел. После войны в Гатчинском архиве читаю приказ командующего Жаворонкова, там примерно так: «Лейтенанта Попова, ввиду отсутствия летных качеств, от летной работы и обучения летного состава отстранить».

Оказывается, он выучил всю таблицу для проверки зрения, все буквы. А когда порядок букв поменяли, его разоблачили. У него глаза плохо видели. И вот когда он воевал в штрафной роте, на его глазах садится самолет: кок винта белый, красные цифры на фюзеляже… Это же его, наша эскадрилья. Он увидел, побежал к самолету…

В этот вылет я группу водил. В воздушном бою истребитель Иван Гатальский отогнал и разошелся с двумя немецкими самолетами. Постреляли друг в друга — «ду-ду-ду…» и разошлись. А один немец все же развернулся и пальнул по нашему последнему самолету. А в нем летел Воронов, ветеран полка, его тяжело ранило, и он еще сорок километров тянул до берега Чудского озера. Долетел и сел, но стрелок был уже мертв… Красивый парень был этот стрелок…

И вот Иван Попов подбегает к самолету и вытаскивает раненого Толю… За раненым прилетел на санитарном самолете мой командир звена Серафим Урывин. В санитарный «кукурузник» можно положить 2 человека и еще сопровождающего санитара посадить. Он возвращается, привозит Толю, а из самолета вылез моряк в тельняшке с бородой, с кинжалом, с автоматом через плечо. Вылез и стоит передо мной. Смотрит на меня, а это — Попов Иван!

Я был членом товарищеского суда в полку. Сначала его судили судом офицерской чести. Но я отказался участвовать. Ушел. Без меня решали. Передали дело в трибунал. А трибунал отправил его в штрафную роту. Это было зимой, а мы встречаемся с ним уже в разгар лета. Он стоит передо мной…

Нет, это не тот разговор, который можно описать, не те переживания. Ну что ему сказать? Он же прилетел в надежде, что мы его оставим в полку. Понимаешь, свой, в своей эскадрилье. А мы стоим, а сзади такие разговоры:

— А что они стоят?

— Да у них свои старые счеты между собой.

И он заплакал. Я его не взял. Я же не знал тогда всей правды. Только после войны я узнал, что он притворялся зрячим. А тут метель была…

Такие переживания, что их не выразишь, получится «трали-вали». Понимаешь… Сижу в архиве в Гатчине, хохочу…

— Дурак, хотел летать, форму летчика носить. Ведь мог же убить себя.

Дежурная по читальному залу подходит:

— А что с вами? Вам плохо?

— Какой плохо, к чертовой матери. Вот смотри, читай приказ маршала Жаворонкова…