— Армянин с вашего полка, фамилия его Маркусян. Из эскадрильи Банифатова. Что с ним произошло?

— Летчик-истребитель, Иван Иванович, а вот его фамилию забыл… Он известный летчик, у него было четыре ордена Красного Знамени. Мы с ним после войны встречались на аэродроме в Лебяжье.

Сопровождая штурмовики, обратил внимание на поврежденный, неуверенно летящий — шатающийся штурмовик. Подлетает, заглядывает в кабину. В кабине штурмовика лежит летчик, все лицо в крови, управляет, но ничего не видит, самолет шатается. А он начал ему подсказывать, тот услышал. Стрелок тоже начал летчику подсказывать. А аэродром был большой, широкий. И штурмовик сел, не разбился. Сел грубо, но сделал посадку…

После войны этот армянин написал мне письмо. Я написал ему, но ответ получил от его жены. Он не соизволил мне написать. Жена его мне ответила обтекаемо, ничего конкретного. Наверное, он обиделся, он, наверное, думал, что его надо наградить, и это правильно, ведь он спас самолет и спас себя и стрелка. Можно было и наградить медалью или орденом. Правда?

— Лейтенант Провоторов.

— Лейтенант Провоторов… После войны мы с ним встречались. Выпивали после войны.

Однажды я в момент атаки по эшелону вижу, что пушка зенитная разворачивается, а меня несет на эту пушку. Вдруг Провоторов с крутого пикирования: «ду-ду-ду-ду-ду» — и все вокруг пушки перемешалось. Все снес длинной очередью. У меня такие случаи тоже были. Ну, по крайней мере, один случай такой был. Я собрался стрелять в корабли. Но вижу, сейчас по всем моим ведомым будут бить. И я разворачиваюсь и стреляю по зениткам «бух-бух-бух». Отказался ради летчиков…

— Что Вы можете сказать о Юрченко?

— Юрченко — это был отличный инженер нашей эскадрильи. Например, можно упомянуть, была задача сделать так, чтобы моторы работали на наивыгоднейшем режиме. И это было достигнуто под руководством инженера полка Михаила Мелентьева, который имел высшее авиационно-техническое образование.

А Валя Юрченко после войны был начальником ШМАС — Школы младших авиаспециалистов морской авиации.

— А что Вы можете сказать о Чехлотенко?

— Война это не только «Ура!», не только патриоты, понимаешь. С разными комплексами люди, и все это — народ. С Чехлотенко у нас получился «раздрай» и причем очень серьезный. Мы получили по пять суток ареста за это от полковника Петрова. Я был не виноват, но все равно…

Когда мы начали воевать с аэродрома Каменка, было очень сложно. Тут и немцы листовки разбрасывают, «сдавайтесь…» и так дальше всякое-прочее. За всю войну только один летчик Кулаков, один-единственный перелетел на сторону немцев. Было это в начале войны, в 1941 году. У него жена работала в Военторге. Взяла с собой мешок денег. Он бронеспинку с самолета И-16 снял, она ему взгромоздилась на плечи, и улетели к немцам. А немцы продолжали большим тиражом печатать «Берите пример с Кулакова», весь аэродром засыпало ночью этими листовками[30].

Штурмовали Синявинские высоты. За один вылет делали четыре захода, четыре атаки. Раз выходим к берегу озера, набираем высоту и пикируем. Потом через Неву заходим, пикируем, опять скидываем все. А Саша Чехлотенко говорит:

— А я уничтожил штабной автобус.

— Ну что ты мелешь, какой дурак-немец будет на передовой линии ставить штабной автобус? Зачем на передовой, где пушки, еще и штабной автобус?

Второй вылет, он тоже говорит:

— Я атаковал и уничтожил штабной автобус.

Я говорю:

— Что ты мелешь? Какой автобус? Где ты его нашел?

На третий вылет он то же после вылета говорит:

— Штурманул штабной автобус.

— Ну что ты мелешь?

Я его обрезал, потому что это нахальство. Все время штурмовать на передовой линии штабной автобус. Саша воспринял серьезно, обиделся, запомнил. Потом получилось так, что мы полетели вдвоем на истребителях Як-7Б из окруженного Ленинграда. Меня Валька Поскряков взял к себе в фюзеляж и закрыли наглухо. Если воздушный бой, то черт его знает, что с нами будет. Мы сели в Новую Ладогу. Там находились отремонтированные самолеты, нам их надо было перегнать в Ленинград.

Перед этим мы должны облетать их. Мы эти самолеты облетали, я помню точно, что нам заплатили за облет, там своя бухгалтерия, полк полком, а там мастерские. Сто двадцать семь рублей денег и по сто грамм дали нам за облет самолета, как положено.

И сказали, что Саша — ведущий, а не я. Взлетаю я, он машет крыльями — «поближе подходи». Я — поближе. Он машет крыльями — «давай ближе». Я-то понимаю, что он выпил сто грамм, но слушаюсь. И мы идем на расстоянии метров пять-шесть друг за другом. При таком расстоянии можно уже винтом зацепить за хвост. И очень трудно держать строй. А в задней кабине у Чехлотенко сидит какой-то человек и что-то бросает на меня. Непонятно что. Раз бросает, два бросает, три, прямо в меня летят какие-то комья. И этот человек мне показывает: «Что вы делаете?»

На пути высоковольтная линия, наверное, провода от Волховской ГЭС. Они оборваны, но он летит под проводами. А это вообще хамство. Я сдуру в первый раз пролетел под проводами, он разворачивается. Надо лететь на аэродром. Он разворачивается и летит второй раз под проводами. Тут я перепрыгнул выше, зачем это мне нужно?

Мы прилетаем на бреющем домой в Приютино. На другом конце аэродрома стена леса. Вдруг Сашка начинает разворот на меня, а я ниже его. А мне некуда деваться, если вниз идти, то я врежусь в лес, если вверх, то надо перепрыгивать через него, черт его знает, хватит мотора или нет на «свечу». Я перепрыгиваю через него. Полковник Петров, командир полка, стоит, видит это все. И по пять суток ареста нам… Но на этом эта история еще не кончилась.

Прошло несколько месяцев, за это время я был ранен, вернулся в полк. И приезжает с инспекторской проверкой начальник морской авиации Советского Союза генерал-полковник, потом стал маршалом авиации, Семен Жаворонков, бывший кавалерист в Гражданскую войну.

— Младший лейтенант Батиевский!

Я встал.

— Говорят, что вам не дают орден? Так вот, если ты — он на «ты» переходит — у меня будешь такие номера откалывать, — а у меня и кроме того случая, о котором рассказал, были еще разные случаи, — тогда у меня получишь во!

Показывает пальцами фигу. Ну а тут офицеры собрались, дивизионное собрание. Оказывается, ни командир полка, ни командир дивизии не знали, что у Сашки Чехлотенко в самолете сидел сзади инженер штаба Ленинградского военного округа. Это он бросал в меня картошку, которая на вес золота в окруженном Ленинграде. А он не жалел, бросал в меня, чтобы спасти жизнь. И Жаворонков мне пообещал «решетку» еще за один такой случай.