Сестра Агнес-Мария, которая ведала лазаретом аббатства, прибыла с аптечкой первой помощи. Она нашла шип, который вонзился в одну из подушечек на задней левой лапе собаки, вытащила его, смазала ранку мазью с антибиотиком.

Собака была грязная, блохастая, исхудалая, но дети как-то сразу единогласно решили, что она должна стать талисманом приюта и остаться здесь жить.

У приюта «Misericordia» никогда не было живого талисмана, и сестры не знали, хорошая ли это идея. И потом, будучи монахинями, то есть женщинами ответственными, они собирались найти хозяина собаки, пусть на ней и не было ошейника.

Заверив детей, что ретривера не отдадут в собачий приют, где могли усыпить, если б у него не нашелся хозяин, сестра Ангелика отправила всех на обед в столовую.

Эми осталась, пошла следом за сестрами Ангеликой и Клер-Мэри, которые, смастерив из веревки поводок, повели свою новую подопечную к бетонной площадке у прачечной, позади здания столовой. Там дали собаке воды и стали думать, как ее искупать.

Сестра Клер-Мэри, заметив Эми, напомнила, что ей велено идти обедать. С неохотой Эми ретировалась.

Собака никак не отреагировала на уход детей, но начала скулить, едва Эми развернулась и зашагала к двери в столовую. Всякий раз, когда девочка оглядывалась, собака смотрела на нее. Подняв голову, навострив уши. Эми слышала скулеж даже после того, как завернула за угол здания.

Она только начала есть, когда в столовую вошла сестра Хасинта (за пронзительный голос дети прозвали ее сестра Мышь) и увела на бетонную площадку.

После ухода Эми собака не прекращала скулить. Монахини много лет работали с сиротами и знали все их уловки, так что разжалобить их было непросто Но собачьего скулежа они не выдержали.

По прибытии Эми собака сразу успокоилась, улыбнулась и завиляла хвостом.

В сумерки и вечером несколько сестер занимались собакой, выстригали свалявшуюся шерсть там, где не могли расчесать, дважды вымыли с шампунем, еще раз — с раствором, убивающим блох, за которым отец Лeo срочно съездил в городок.

Собака начинала скулить, едва Эми отходила от нее дальше, чем на два шага, и в результате девочка тоже принялась расчесывать собаку. Интуитивно она поняла, что сестры быстрее привяжутся к собаке, если она получит кличку и перестанет быть просто бродячим псом.

Она объявила, что собаку можно считать ранним подарком от святого Николая, раз уж до Рождества оставалось чуть больше двух месяцев, поэтому ее нужно назвать в его честь. Сестра Ангелика не замедлила указать, что найденная собака — девочка, но Эми потребовалось лишь мгновение, чтобы справиться с этой проблемой.

— Тогда мы назовем ее Никки.

И вот теперь, по прошествии без малого двадцати восьми лет, Брайан, сидя за рулем «Экспедишн», оторвал глаза от дороги и посмотрел на Эми.

— Господи! То же имя.

Эми видела, что поначалу он расценил это всего лишь как совпадение, но, когда Брайан вновь перевел взгляд на дорогу, по его телу пробежала благоговейная дрожь.

— Прошлой ночью на кухне Брокманов мне запомнился один момент, — продолжил он. — Аккурат перед тем, как ты предложила ему купить собаку. Ты присела рядом с ней. А потом вдруг встала и так пристально посмотрела на Карла. Ты выглядела… ну, не знаю, удивленной, потрясенной, но я не понимал, в чем дело.

— Он сказал, как зовут собаку. Джанет по телефону об этом ничего не говорила. И я сразу, до того, как начались всякие странности, осознала, что это не совпадение. Не спрашивай меня, что я поняла тогда и что могу сказать даже теперь о том, кто наша Никки и почему она здесь. Но я знаю… никаких совпадений. Позже, когда я спросила Джанет, почему они решили назвать собаку Никки, она ответила, что ее так назвала Тереза.

— Маленькая девочка, страдающая аутизмом.

— Да. Хотя я не стала бы утверждать, что это аутизм. Собаку нужно назвать Никки, заявила Тереза, потому что так ее звали всегда.

Брайан вновь посмотрел на Эми.

— Всегда?

— Всегда. Что она под этим подразумевала… кто знает, но, Брайан, что-то подразумевала.

Двадцатью восемью годами раньше и на три тысячи миль восточнее калифорнийского побережья монахини согласились с тем, что найденную собаку нужно назвать Никки. Они уже заметили, что с ее появлением Эми больше не молчит, не держится особняком и начала улыбаться. Им хотелось закрепить эти изменения к лучшему.

После того как Никки вымыли и высушили, монахини решили, что ночь она проведет в лазарете, где сестра Реджина-Мэри оставалась на ночь, если заболевал кто-то из детей.

Вымытая, избавленная от блох, накормленная, обеспеченная мягкой подстилкой из одеял, собака, ранний подарок от святого Николая, не находила себе места в отсутствие Эми. Скулеж начался вновь.

В те дни использование собак в качестве психотерапевтического средства еще не получило широкого распространения, но монахини «Mater Misericordia» поняли, что какая-то важная связь возникла между девочкой и четвероногой бродягой. Существующие правила подправили, возможно, даже нарушили, и совершенно здоровую Эми определили в лазарет на неделю, в течение которой предпринимались попытки выяснить, откуда взялась собака.

Неустанные молитвы, которыми Эми бомбардировала Бога, должно быть, заставили Его, пребывающего в небесных чертогах, в раздражении раскинуть руки и воскликнуть: «Пусть все остается, как есть!» — потому что найти хозяина монахиням не удалось.

После того как доктор Шеферд, ветеринар, осмотрел Никки и сделал ей все необходимые прививки (к этому времени выяснилось, что у собаки славный характер, и она знает, где нужно делать свои дела), приют «Mater Misericordia» вновь оправдал свое название, «Мать милосердия», и Никки обрела постоянный дом.

Будучи официальным талисманом, собака могла бывать где угодно, за исключением церкви (впрочем, туда ее тоже часто брали), но спала она только в комнате Эми. Одиннадцать последующих лет была ее тенью, доверенным лицом, самым любимым существом на всем белом свете.

За эти годы более трехсот девочек разными путями попадали в приют «Мать милосердия», но ни одна не могла сравниться по популярности и по количеству подруг с когда-то замкнутой и молчаливой Эми Харкинсон. И в каждой Книге года фотография Эми появлялась чаще других, за исключением разве что Никки, чья улыбающаяся морда украшала едва ли не каждую страницу: в школьной пьесе, в шапке Санта-Клауса на Рождество, с ушами кролика на Пасху, с повязанным на шее американским флагом на Четвертое июля, всегда в окружении обожающих ее девочек и сияющих монахинь.

Эми шел семнадцатый год, когда в один из дней всегда энергичная Никки вдруг стала вялой, на следующий день — еще более вялой. А на третий вообще не встала с подстилки. У нее нашли гемангио- саркому, быстро прогрессирующий рак, на той стадии, когда хирургическое вмешательство опоздало, а химиотерапия не могла остановить развитие болезни.