На дисплее высветилось имя «Esperanza».

– Никаких новых детей, – успокоила их я, и Эддисон рухнул обратно на диван, повыше натянув покрывало.

– Ты не отвечаешь, – пробурчала Стерлинг, забираясь обратно в кресло.

– Не уверена, кто звонит, – то ли кузина, то ли тетя.

– И обе они тебя достали?

– Одна из них.

– Ох.

– Почему он все еще трезвонит? – спросил Эддисон, разлепив один глаз.

– Потому что я не хочу отвечать, если звонит Соледад.

Дождавшись включения автоответчика, я услышала сообщение. Afortunadamente[43], звонила сама Эсперанса, но ее сообщение ничего мне толком не объяснило: «Произошло нечто серьезное. Перезвони мне, если хочешь узнать все от меня, а не от моей матери».

Мне вовсе не хотелось знать, что им там кажется серьезным или смехотворным. Да я и не испытывала такой необходимости.

Я еще решала, стоит ли мне перезвонить ей, когда телефон вновь зазвонил, вибрируя, и ее имя опять появилось на экране. Черт возьми. Глубоко вздохнув, я приняла звонок.

– Алло?

Стерлинг поморщилась, услышав, как резко я ответила.

– Мерседес? Где ты пропадаешь, уже давно пора приниматься за дела. И почему у тебя такой голос, будто я тебя разбудила? – Голос кузины звучал измученно, что было необычно для Эсперансы. Огромная причина, чтобы я позволила ей восстановить спокойствие и здравый смысл.

– Мы всю ночь работали по одному делу. Что случилось?

– Сегодня утром семейный сбор.

– О господи, да мне плевать на ваши сборы.

– Нет, не плевать. Tio[44] заболел.

– Какой tio?

Последовала напряженная тишина, и пауза настолько затянулась, что до меня наконец дошло.

– Ох.

Мой отец.

– Рак поджелудочной, – продолжила Эсперанса, осознав, что сама я не собираюсь ничего спрашивать.

– Неприятное заболевание.

– Семья хочет освободить его из тюрьмы для лечения.

– Вряд ли это возможно, но безотносительно к моему делу.

Эддисон уже почти сидел на диване, опираясь на руку, и отчаянно старался проморгаться, чтобы глаза его перестали закрываться.

– Мерседес… – пропыхтела Эсперанса в самый микрофон, и тот придал ее голосу ураганную силу, – ты действительно думаешь, что остальные родственники не собираются докучать тебе этим?

– Именно так я и думаю, учитывая, что собираюсь отключить свой личный телефон, пока не сменю его номер.

– Большинство внуков никогда даже не видели его.

– Им повезло.

– Мерседес…

– Нет.

– Рак поджелудочной неизлечим. Ты же понимаешь, что он, вероятно, умирает.

– Mucha carne pal gato[45].

– Мерседес!

– Это она? – донесся до меня приглушенный голос ее матери. – Дай-ка мне сказать ей, как неблагодарны и злобны…

Не дослушав, я выключила мобильник, намереваясь не включать его в ближайшее время. У детей в больнице есть мой рабочий номер, как и у Прии, Инары и Виктории-Блисс. Опять же со мной можно связаться по электронной почте. Надо признать, Эсперанса меня разочаровала. Именно ей в обширном семействе Рамирес следовало понимать, что я больше не принадлежу к их клану.

– Шваркнешь им об стену? – пробурчал Эддисон.

– Сначала надо скачать оттуда классные фотки. А потом мы уничтожим его.

– Договорились. Ты в порядке?

– Нет. Хотя можно спать дальше. Эта проблема никуда не денется.

Брэндон мгновенно натянул на себя покрывало, оставив на виду лишь лохматые темные кудри.

Стерлинг серьезно посмотрела на меня, и я поразилась, каким юным выглядит ее лицо в обрамлении распущенных волос.

– Может, надо поговорить об этом? – тихо предложила она.

Элиза пока не знала той истории, что уже была известна Вику и Эддисону, как, впрочем, и ее бывшему боссу Финни. Потребовалось много лет и полбутылки текилы, чтобы я все-таки решилась поделиться с Эддисоном. Но Стерлинг… она важна для меня, и я уже определилась с доверием, тем чувством, что еще не обрела, когда рассказывала это Эддисону. Она уже на моей стороне, мы подружились. Даже породнились.

– Пока нет, – наконец ответила я, – мир еще не объят огнем.

– Звучит многообещающе. – Элиза опять свернулась в клубок под флисовым одеялом, на конце которого болтался ярлычок с каким-то извилистым жучком, а по всей поверхности разбежались разноцветные «Добрые мишки»[46]. Это любимое одеяло Бриттани, и она редко выдавала его в гостиную для чужого пользования.

Несмотря на усталость и опустошенность, теперь я долго не могла уснуть. Мне отчаянно не хватало для утешения того черного бархатистого медведя, что сидел на тумбочке около моей кровати, однако из-за этого дела я сомневалась, сможет ли теперь тот медведь вообще утешить меня. Он спасал меня в особо сложных жизненных моментах или напоминал, что моя жизнь стоит того, чтобы ее прожить, однако его роль могла исчерпать себя.

Не знаю, долго ли я пялилась в потолок, когда перед моим затуманенным взором появилось лицо Вика. Его добрые карие глаза смотрели на меня с какой-то грустной насмешливостью; мозолистая ладонь мягко откинула с моего лица волосы, палец слегка помедлил на шрамах.

– Спи, Мерседес. Ты не одинока.

Мой смешок больше напоминал всхлип, но я послушно закрыла глаза, а он продолжал поглаживать мои волосы, пока я не уснула.

Жила-была некогда девочка, которая боялась перемен.

Но…

Некоторые страхи, как она узнала в заключение, приводили к добрым переменам. Некоторые страхи не порождали ужаса и боли, а порождали просто… глубокое волнение. Искры смелости и самообладания.

Несмотря на изменчивость всех ее приемных семей, где единственным постоянством стала их кратковременность, девочка усердно училась в школе, познавая все те предметы, которым ее никогда не учили в процессе вялого домашнего обучения. Она упорно наверстывала упущенное – и еще упорнее добивалась новых успехов. Когда пришло время поступать в колледж, она имела прекрасные оценки и ряд личных эссе, которые поражали тщательно продуманным равновесием между ужасающим опытом ее прошлого и трогательным стремлением к светлому будущему.