– Деньги есть?

– Откуда?

– Ну и пошел ты…

Мотор взревел, и грузовик, осыпав Митю пылью, улетел прочь.

Митя ткнулся в багаж и заплакал. Что плохого сделал он людям? Чем досадил? Почему обречен был на эту дорогу? Почему те, кто уважал его и здоровался с ним, добавляли в его чемоданы несносный и нелепый груз: белье, пироги, патефон, протез и чекушку?

На секунду возникла злая решимость бросить опостылевшую ношу, развернуться и пойти обратно. Но Митя сразу представил себе изумленное лицо Шуры, разочарование в глазах сельчан, досаду и праведный гнев брата, который зря проторчит на Ярославском вокзале в ожидании поезда… Представил, взял чемоданы и, шатаясь, двинулся по пыльной дороге.

10

Когда пропала и сама привычка передвигать ноги, Митя сел посреди дороги на свою ношу. Поэтому когда вдалеке показалась модная «Победа», он не делал дополнительных усилий, чтобы вставать и униженно махать руками. Автомобиль затормозил.

– Притомился? Садись, дед. Тебя как звать-то? Меня Михаилом величают.

Митя снова заплакал. Тогда новый знакомый Митин, Михаил, вышел из машины, подошел к Мите, руку ему протянул.

Митя выдавил:

– На стан-ци-ю…

– На станцию, на станцию. До самого перрона тебя доставлю. В лучшем виде. Ты, кстати, знаешь, что уже месяц как из райцентра до нас автобус ходит? А надо было узнать. Не восемнадцатый век на дворе, да и ты не Ломоносов. Чего молчишь?

11

Вокзал встретил его руганью, вонью и духотой. Казалось, все жители какого-то большого города набились сюда, как в бомбоубежище, боясь высунуть нос на улицу, чтобы не быть разорванными шальной бомбой.

Митя безнадежно посмотрел на сиденья, на которых граждане сидели по одному, по двое и даже по трое, и поперся в самый дальний и грязный заплеванный закуток. Поставил чемоданы – получилась небольшая скамейка, плюхнулся на нее, приставил к стене рюкзак и оперся на него спиной. Потом спохватился, достал из кармана часы, посмотрел на время. До поезда оставалось немного, шестнадцать часов тридцать минут. Митя вышел с запасом. Тогда он в изнеможении закрыл глаза и провалился в сон без сновидений, успев подумать: «Как же душно здесь!»

12

– Граждане! Пассажирский поезд номер… – торжественно возвестил репродуктор. – В связи с опозданием стоянка поезда будет сокращена…

«Бомбежка» закончилась, и пассажиры из вонючей душегубки ринулись на чистый воздух, к рельсам. Митя вздохнул:

– Наконец-то.

Подхватил чемоданы, ощущая привычную тяжесть. К ней добавилась еще одна: очень сильно хотелось в нужник. Но Митя терпел. Он шел и шел через здание вокзала к выходу и все никак не мог добраться до открытой двери. Митя посмотрел под ноги и с удивлением видел, что стоит на месте. Он словно увидел себя со стороны: неопрятный толстый небритый мужчина с опухшим лицом стоит на месте и ловит ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

– Митя! – раздалось от дверей. – Рядовой Иванов! Здорово, деревня!

Он посмотрел туда и удивился:

– Емельянов! Товарищ лейтенант! А как вы здесь…

Потом прищурился:

– Мама! Мамочка!

И он потянулся к ней, как в младенчестве, просясь на ручки.

13

На пыльной дороге лежал человек. Пожилой мужчина. Дмитрий Семенович Иванов. Встать он уже не мог. Умер Митя. Сердце встало.

К осени, вероятно, он вовсе забудет, что он такое, и, видя вокруг действие мира, не станет больше иметь о нем представления; пусть всем людям кажется, что этот человек живет себе на свете, а на самом деле он будет только находиться здесь и существовать в беспамятстве, в бедности ума, в бесчувствии, как в домашнем тепле, как в укрытии от смертного горя…

А. Платонов. «Река Потудань»

«Наступила, думается пора подвести итоги своего бесславного и бессмысленного жизненного пути.

Ни в одном из своих начинаний – ни в спорте, ни в учении, ни в службе, ни в творчестве – я не преуспел и, следовательно, являюсь человеком пустым, никчемным, пустолайным, коих и без того множество на свете белом.

Засим, как ни странно, и заканчиваю, потому как сказать мне более – нечего».

– Давно он был у вас?

– С неделю назад. За пять дней до тех событий, которые вас, наверное, интересуют.

– И как он выглядел?

– Подавленным.

– В смысле…

– Поникшим, грустным, с пустыми остановившимися глазами.

– Это было его обычным состоянием?

– Нет. По своей природе он был другим, хотя сложно утверждать наверняка, ведь он был…

– Кем?

– Шутником, но не злым. Его шутки не были жестокими. Он не был неприятным человеком.

– Но шутил часто.

– Да, для него это было стилем общения с окружающим миром, средством самозащиты.

– Шутки его были ироничны?

– Да, скорее всего так.

– А пример какой-нибудь можете привести?

– Пример… Ну вот около месяца назад. Сижу я в кабинете у себя. До этого с двумя «трудными» пообщалась, негатива наслушалась… Ладно. В общем, сижу, и вдруг звонок. «Алло!» – говорю. – «Это я, здравствуйте!» – «Чем могу…» – «Вам грустно?» – это он мне-то, психологу. – «Да». – «У вас радио включено?» – «Нет». – «А вы включите, там песня хорошая». – «Так», – включаю радио, а там что-то лирическое. – «Пойдемте потанцуем».

– Забавно.

– Да уж… Сейчас не по себе как-то, а тогда засмеялась, и настроение лучше стало.

– А листочек этого, ну который вы в начале зачитали…

– Самый известный и простой способ психологической разгрузки. Его потом нужно разорвать и выбросить или сжечь.

– Не разорвал?

– Нет. Он сидел, писал, пока я в бумагах рылась, а потом сложил пополам, мне протягивает и говорит с улыбкой такой странной: «Вы это положите в стол и не читайте, а я в следующий раз приду и порву все в клочья».

– И не пришел?

– Кто его знает? Может быть, собирался и не успел, может, и заходил, да меня на месте не было. Приходится ведь по кабинетам ходить. Теперь до конца жизни себе этого не прощу.

– Не стоит, наверное. Это бывает. У всех. Давно работаете психологом?

– Двадцать лет. Но таких людей не встречала. Похожих – да. Но отдаленно похожих. Такого – нет.

– А… в чем дело-то?

– Он донором был.