– Зосима, – вдруг произнес Магеллан.

– Что – Зосима? – Посейдон непонимающе повернулся к нему.

– Он больше не появлялся. Ведь мы поручили ему следить... и он уже нам помог, сообщил про Маркса...

«Четыре», – автоматически подумал Каретников.

Он не ошибся и ошибся одновременно. К тому моменту Зосимы уже не было в живых, но немцы не имели отношения к его смерти.

* * *

Зосиму убил... Гладилин.

Очередное убийство далось ему еще легче предыдущих. Если так пойдет дело, он будет щелкать неугодных, как семечки.

Монах, единожды пообещавший сотрудничать, уже не смог пойти на попятную. Он долго молился в своей келье, вопрошая Спасителя о правильности своего решения – очевидно, ему был послан некий знак. Во всяком случае, Зосима покинул келью в большей уверенности и крепче духом, чем когда входил в нее.

Он приступил к слежке поздним вечером, когда освободился от прочих дел, в том числе скорбных, сопряженных с гибелью Артемия. Следить оказалось не за кем: немцы не появлялись. В гостиницу Зосима не пошел.

Он не отступился от задуманного и принялся бездумно обследовать остров, не исключая возможности стать свидетелем чего-либо нежелательного. Такая возможность ему вскоре представилась, хотя сам инок не успел понять, что видит нежелательное. Он и увидеть тоже не успел: тень метнулась к нему, полагая себя обнаруженной, и все дальнейшее было делом нескольких секунд. Зосима не только не обладал навыками рукопашного боя, он был не в состоянии оказать и простейшего сопротивления; он умер сразу.

Гладилин сделал это еще по пути к причалу. Капитан шел лесом, и туда же на беду занесло монаха-следопыта. Убивать его, невзирая на эти подозрительные обстоятельства, не было никакого смысла, но здравый смысл давно изменил Гладилину. На то, чтобы оправиться от содеянного, у него ушло совсем немного времени, и вскоре он продолжил свой путь.

Выйдя к берегу, капитан залег в укрытии и принялся наблюдать за катером. Там явно что-то происходило. В освещенной рубке виднелся силуэт немецкого туриста – Гладилин не знал его фамилии, но именно этот фриц давал ему непосредственные инструкции. Фриц стоял и о чем-то разглагольствовал, его собеседников не было видно. Капитан терпеливо ждал. Потом он заметил движение на корме: появился какой-то вооруженный хрен в гидрокостюме.

«Хорошо бы они перебили друг дружку», – подумал Гладилин.

Его желание было услышано – возможно, самим Преподобным Арсением. Высшие силы нередко выполняют просьбы разных мерзавцев, впоследствии оборачивая дело ко всеобщему благу – к несчастью, многие заслуживающие этого блага не успевают до него дожить и так и остаются в неведении, что все было к лучшему. На катере началась потасовка. Человек-лягушка ударил фрица, а еще один тип, до сих пор остававшийся вне поля зрения, выпрыгнул и, похоже, сбил с ног кого-то еще. После этого появился проклятый Сажин.

Гладилин стиснул зубы: спецназ одерживал верх, а значит – плохи его личные дела. Очень плохи. Сажин вертел в руках какой-то предмет, подобранный с пола, и обращался с ним как с великой драгоценностью. Капитан мгновенно пересмотрел уже сложившийся план: неизвестная штуковина могла быть использована для торга. Она куда компактнее того, из-за чего он собирался торговаться первоначально. Однако не исключает этого первого, просто в определенный момент произойдет замена. Ему же нужны какие-то гарантии.

Конечно, могло оказаться, что предмет не имеет предполагаемого большого значения, но капитан чувствовал, что это не так. Его хозяев интересовал эсминец – из их скупых слов он заключил, что там находится нечто, подлежащее умыканию. Он особо интересовался вероятностью взрывов и прочих диверсий, и ему клятвенно обещали, что никаких разрушений не будет. Может быть, врали, но он поверил. Уничтожить эсминец можно было, как он понимал, намного проще и не заваривать ради этого такую канитель. Забрать с него что-то и исчезнуть – дело другое.

Если предмет окажется в его собственности, то можно попробовать ставить условия и этим, и тем. Можно даже срубить денег, хотя сохранность собственной шкуры стояла на первом месте, а деньги всегда подвергают эту сохранность дополнительному сомнению.

Так, выходят!..

Сажин тащит немца, и тот идет с великим трудом. Похоже, ему здорово досталось. Двое других волокут очкарика – это ихний, ботаник-интеллигент. У тихони, по всей вероятности, прострелена нога.

А где остальные трое?

Впрочем, не так уж важно...

Пятясь ползком, капитан углубился обратно в заросли; затем выпрямился и быстро побежал к жилым постройкам. Нельзя, чтобы эти люди вызвали подкрепление. Они, ясное дело, спецы и асы, так что большой разницы нет – десятком больше, десятком меньше, но все же, все же. Однако они могут связаться и прямо сейчас, на марше, и тут уже ничего не поделаешь...

Выкинув пораженческие мысли из головы, Гладилин прибавил ходу.

* * *

– Пока мы идем, мне хотелось бы получить от вас некоторые сведения, герр Ваффензее, – обратился к пленнику Посейдон. – Скоротаем время за обоюдно полезной беседой.

Клаус угрюмо молчал, боль то и дело заставляла его морщиться.

– Первый вопрос: что в ящике? – продолжил Каретников, не обращая внимания на молчание.

– Откройте и узнаете, – огрызнулся тот.

– Вы напрасно упрямитесь. Вам все равно развяжут язык, в нашем арсенале хватает подходящих средств. Вы немного недопонимаете свое положение. Сейчас у нас с вами дружеский разговор. Взаимовыгодный, повторяю. Официально допрашивать вас будут не здесь – этим займутся другие люди. Мною же просто движет обыденный интерес – Он подумал о своих негласных обязательствах перед Маэстро. – Обстановка неформальная. И мне ничего не стоит рассердиться и переломать вам кости. То есть чисто по-человечески обидеться. Итак, я повторяю вопрос: что в ящике? Третьей попытки не будет.

– Я не знаю, – ответил Ваффензее после паузы. – Слово офицера. Мне строго-настрого запрещено знакомиться с содержимым. Мне только известно, что там находится нечто исключительно опасное.

– Допустим, хотя я вам не верю. Хорошо. Зайдем с другого конца: зачем ваша контора ликвидировала российского гражданина Сергея Остапенко?

Посейдон знал, что не имеет полномочий вести этот допрос. Скорее всего, ему придется туго, если этот факт вскроется. Но он не любил действовать втемную.

К его тревоге, лицо Ваффензее выразило недоумение, которое показалось Посейдону весьма натуральным.

– Остапенко? – озадаченно переспросил немец. И высокомерно добавил: – Я знать не знаю никакого Остапенко.

– Я освежу вам память. Некоторое время назад этот человек был убит в собственном доме, после пыток. Незадолго до этого ликвидировали его лечащего врача и двух медсестер – свидетелей, как я понимаю. Очевидно, и сам Остапенко являлся свидетелем. Я хочу выяснить – свидетелем чего.