Более подготовленные из нас, получившие на воле среднее и отчасти высшее образование, также спешили приобрести фундамент в различных областях знаний. Из языков больше всего занимались французским, меньше — немецким и английским. На французском языке в нашей библиотеке было много книг, особенно новой беллетристики. Французские книги получались нами даже из-за границы от родных Маруси Беневской. Так были получены многочисленные тома Ромена Роллана «Жан Кристоф». Занимались языками по двое, по трое, более сильные самостоятельно, без учительниц, менее сильные с учительницами. Наиболее авторитетными учительницами французского языка у нас считались Ира Каховская, Вера Штольтерфот и Лидия Павловна Езерская, причем у последней была особая система занятий. Если ее ученица плохо знала урок, она заставляла ее по словарю зубрить очень большое количество слов, начиная с буквы «а».

Многие из нас с большим увлечением занимались математикой. Можно сказать, что в этой области было несколько фанатиков, которые постоянно решали задачи, мучительно думая, когда бывала какая-нибудь заминка. Помнится, по алгебре мы не могли решить каких-то задач. Целыми днями мысль билась вокруг них, и напряжение было настолько сильно, что кем-то из нас задачи были решены во сне.

Наряду с другими занятиями очень большое место уделялось философии. Философией занимались в Мальцевке с большим увлечением довольно значительное количество лиц в одиночку, вдвоем и в кружке под руководством Зины Бронштейн. Занятия по философии и психологии вызывали как-то особенно много споров и страстности. Целый ряд отдельных философских проблем тщательно прорабатывался в тюрьме. Так, помнится, коллективно был проработан вопрос о субъективном начале в древней философии.

Менее подготовленные начинали обычно чтение с Челпанова «Мозг и душа» и постепенно переходили к Виндельбанду, «История древней философии». Читали Гефдинга «Введение в психологию», Геккеля «Мировые загадки». Некоторые из более подготовленных целиком одолели 10 томов Куно Фишера «История новой философии». Помнится, как Фаня Радзиловская и Вера Горовиц горевали, что, выходя в вольную команду, они застряли на монадах Лейбница и не смогут дальше заниматься за неимением книг.

С приездом Иры Каховской, которая привезла Маха «Анализ ощущений», Авенариуса и Богданова, последние были прочитаны и проштудированы многими из нас.

Занимались в Мальцевской и экономическими науками, хотя меньше, чем философией. Вдвоем и группами в 3–4 человека прорабатывали политическую экономию, отдельные товарищи читали и фундаментальные книги по экономическим вопросам и штудировали Маркса.

Были еще у нас занятия практического характера. Сарра Наумовна Данциг вела кружок по массажу. Эти занятия были настолько успешны, что одной из ее учениц, Любе Орловой, удалось позже в Якутске жить на заработок от массажа.

В помощь к нашим занятиям мы имели прекрасную библиотеку из 700–800 экземпляров. Основанием этой библиотеки послужила часть книг, которую привезла в Мальцевку шестерка из Акатуя. Постепенно эта библиотека пополнялась присылаемыми с воли книгами, причем особенно много книг получала Маруся Беневская.

В библиотеке нашей было неисчерпаемое богатство по различным разделам: философии, истории, социологии, истории культуры, экономическим наукам, беллетристике. Новейшая беллетристика получалась нами в сборниках «Альманахи» и «Знание». Особенно волновавшие тюрьму новинки, которые зачастую прочитывались коллективно вслух. Так были прочитаны «Мои записки» и «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева. Помнится период, когда в очень большом ходу были приключенческие творения Дюма: «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо», «10 лет спустя». На эти книги была большая очередь, их глотали с жадностью и зачитывали до дыр, переносясь в другую жизнь, так непохожую на нашу тюремную…

Самым излюбленным местом для наших занятий был коридор. В коридоре всегда казалось светло и уютно, так как большие окна, выходившие во двор, давали много света. Вспоминается целый ряд маленьких скамеечек, густо усеянных по коридору, прижавшиеся кучки людей — и кипит горячая учеба с самого утра, учеба группами, вдвоем, в одиночку. Можно только удивляться, как 20–25 человек умещались на этом небольшом пространстве и как они могли заниматься с таким увлечением и продуктивностью при том гаме, шуме и разноязычии, который стоял в коридоре.

Наиболее серьезными предметами, требующими углубленного и сосредоточенного внимания, занимались все-таки в камерах, где устанавливалась «конституция», то есть часы молчания днем до обеда и вечером — до закрытия дверей. Занятия после вечерней поверки, когда камеры закрывались, были самыми интенсивными и углубленными.

Самой работящей из всех, где сидело обычно больше народу, была пятая камера. Почти все ее обитательницы сразу после поверки садились вокруг большого стола и углубленно занимались при полной тишине до 11–12 часов ночи. Перерыв делали на очень короткий срок, чтобы согреться чаем, и опять садились за учебу. Очень засидевшиеся подъедали кашицу, оставшуюся от ужина. Тишину соблюдали очень аккуратно, и те, кому хотелось поделиться мыслями со своей соседкой или приятельницей, делали это путем переписки»…

Не достает времени — столько всего надо успеть. День расписан поминутно: одолеть пятую главу по естествознанию «Животный и растительный мир Южной Америки», заново проштудировать трудные места из Челпанова (лес непонятных слов, то и дело заглядывай в философский словарь), выучить к завтрашнему вечеру пятнадцать новых французских глаголов и «Во глубине сибирских руд» Пушкина.

До чего красивые стихи, за душу берут! Смелые до необычайности. «Придет желанная пора: любовь и дружество до вас дойдут сквозь мрачные затворы, как в ваши каторжные норы доходит мой свободный глас». Знал ведь, что за подобные слова сам мог угодить в два счета на каторгу. Не побоялся.

Александра Адольфовна рассказывала на уроке: это стихотворение Пушкина долго нигде не печаталось — его переписывали тайком от руки, передавали друг другу, а сюда, на нерчинские рудники, где отбывали каторгу декабристы, его привезла жена Муравьева — Прасковья Михайловна. Удивительная, редкого ума и силы духа женщина. Дворянка, музыкантша, она еще до свадьбы с полковником генерального штаба Александром Муравьевым знала о его участии в тайном обществе, внутренне была готова к роли жены заговорщика, предвидела хорошо, чем все это может обернуться для ее избранника. Последовала, несмотря на слабое здоровье, вместе с четырехлетней дочерью на забайкальскую каторгу, разделила с мужем, как и другие жены декабристов, тяжкую долю лишенных прав, состояния изгнанниц.

«Оковы тяжкие падут, темницы рухнут — и свобода вас примет радостно у входа, и братья меч вам отдадут».

Она сидит за общим столом ночной камеры, учит стихотворение, поглядывает на читающих, пишущих, обменивающихся записками сокамерниц. Любая, думает, пошла бы не задумываясь на каторгу вслед за любимым человеком, как Муравьева. Александра Адольфовна, Вера, Елизавета Павловна Зверева. Шепчущая напротив с поднесенной к лицу книгой Аннушка Пигит.