– Имей в виду, я не собираюсь больше просто сидеть и смотреть, как ты себя уничтожаешь.

– Наверное, слишком поздно что-то менять.

Эмма сильно поморгала и уставилась себе на колени.

Он долго молчал, затем сказал:

– Значит, ты лишаешь меня единственного утешения?

– О, я точно не единственное твое утешение, Люк. – Нотки горечи, прорвавшиеся в ее голосе, оказались сильнее, чем она хотела.

– Но ты стала… чем-то… моей… – Он с трудом подбирал слова. Неудивительно, учитывая, насколько он был пьян. – Ты для меня важнее всего остального, – неуклюже договорил он.

Скажи он ей это трезвым, она могла бы поверить. Но сейчас прекрасно понимала, что он всего лишь хочет попасть в комнату и пытается любым способом уговорить ее открыть дверь. И все-таки Эмма встала с кровати, подошла к двери и привалилась к ней.

– Если это правда, ты должен прекратить, – сказала она сквозь разделявшую их преграду. – Должен перестать убегать.

– Перестану, – слишком быстро ответил Люк. – Можно мне войти?

– Нет, – мягко ответила она.

– Я не уйду, пока ты меня не впустишь.

– Значит, устраивайся поудобнее. – Эмма знала, причем сейчас лучше, чем когда-либо, что она не может его впустить. Недостаточно просто сказать, что он должен остановиться. И его обещания недостаточно. Он должен продемонстрировать, что хотя бы попытается это сделать.

Эмма услышала мучительный вздох, затем шорох – Люк уселся на пол по ту сторону двери.

– Отлично, – сказал он. – Я останусь тут на всю ночь. Страж у двери своей леди.

Эмма тоже села, прислонилась спиной к двери, скрестила на ковре ноги.

– Зачем ты это делаешь? – прошептала она. Он не ответил, и она решила, что он просто не услышал.

Но Люк все же отозвался хриплым голосом:

– Пью?

– Да.

– А-а, – протянул он, и затем раздался негромкий стук, словно он ударился головой о дверь. – Это делает меня сильнее.

Эта чушь привела Эмму в негодование, но она стиснула зубы, чтобы не показать свою досаду и раздражение, и спросила только:

– Как?

После долгого молчания, от которого звенело в ушах, он произнес:

– Прогоняет ночные кошмары.

– И как это делает тебя сильнее? Ты не можешь избавиться от кошмаров. И они не делают тебя слабаком.

– Мои делают. Иногда мне кажется, они сводят меня с ума.

– Как?

– Эм! – простонал он.

Она представила его лицо, искаженное болезненной гримасой, поскольку видела это раньше.

Всей душой она хотела бы утешить его, подбодрить, сказать, что он не обязан ей ничего рассказывать. Но он должен рассказать. А она должна знать. Как можно помочь, если она ничего не знает? Как он сам может себе помочь?

– Как, Люк? – настойчиво повторила Эмма.

– Когда я просыпаюсь, меня охватывает паника. И она не отступает, как должна бы. Иногда проходят часы, прежде чем я сумею убедить себя, что он не гонится за мной… – Люк говорил сдавленно, и от каждого его слова сердце словно перекручивалось. – Что он не убьет меня.

– Кто? – спросила Эмма.

– Мой отец. Нет, – торопливо поправил он себя неестественно натянутым голосом, – не отец, старый герцог Трент. Человек, которого я считал отцом. И хотя я знаю, что он мертв, сознание убеждает меня, что это не так. Что он гонится за мной и на этот раз убьет.

– И ты не можешь проснуться?

– Так я уже не сплю. Но не могу… прогнать его.

Боже милостивый! Эмма многое бы отдала, чтобы открыть ему дверь. Обнять его. Сказать, что все будет хорошо, что она здесь, что будет рядом всегда, когда он проснется. Что поможет ему.

Но она не могла этого сделать, несмотря ни на что. Люк должен понять, что нельзя катиться по этой дорожке.

– Почему тебе снятся о нем кошмары? – негромко спросила она. – Он был с тобой жесток?

– Он давал мне то, что я заслуживал, – ответил Люк, немного помолчав.

– Сомневаюсь.

– Он так говорил. – Люк казался таким одиноким, уязвимым и маленьким. Его голос никогда так не звучал. – Он говорил, меня необходимо наказывать. Говорил, это единственная надежда меня излечить.

– Излечить от чего?

– От моего насквозь порочного нрава.

– И ты ему верил?

– Я был ребенком.

– Ты до сих пор веришь его словам, так?

Люк безрадостно рассмеялся:

– Я никогда не был образцом совершенства.

– Был.

– Ты меня плохо знаешь.

– Ошибаешься. – Эмма прекрасно знала, какая доброта скрывается под маской распутного негодяя, которую он обращал к миру.

– Может быть, – негромко ответил он.

– Старый герцог перенес на тебя гнев, предназначавшийся твоей матери и лорду Стэнли.

Долгое молчание.

– Я никогда об этом не задумывался.

– Но теперь-то подумал?

– Он знал, что я бастард, а значит, насквозь испорчен. И еще он знал, что я второй в очереди на герцогство. Он честно пытался исправить меня на тот недобрый случай, если однажды титул все-таки достанется мне.

Эмму волновала первая часть сказанного.

– Ты бастард, а значит, испорчен? О чем ты говоришь?

– Ради бога, ты прекрасно понимаешь!

– Нет, не понимаю. Объясни, пожалуйста.

– Разве ты не ходила в церковь? Не читала догматы? Всем известно, что бастарды испорчены, потому что наследуют дурную кровь грешных родителей.

– Какая чушь! – вспылила Эмма. – Все дети рождаются невинными!

– Нет, я родился в грехе и стал грехом. В точности, как предсказывал старый герцог.

– Чушь! – повторила Эмма, и голос ее даже дрожал от негодования.

Люк какое-то время молчал, затем сказал:

– Ты очень упрямая женщина.

– Только когда убеждена в своей правоте.

– А ты права, Эм?

– Да. – Она так разозлилась, что перед глазами заплясали красные пятна. Она бы вытащила пистолет и застрелила старого герцога Трента, не будь он уже мертв. Да как он посмел избивать невинного ребенка! Теперь Эмма не сомневалась, что шрамы на спине у Люка оставил именно он.

Люк провел всю свою жизнь в уверенности, что никогда не станет хорошим и не будет спасен. Как человек может пережить такое? Как может стать счастливым человек, верящий в это?

– Он не имел никакого, никакого права это делать, Люк. Ты был ребенком!