саднило, будто в него напихали колючек, а под веки словно насыпали песка. И это снаружи горящего дома. Сложно было даже представить, что творится внутри. Едва стоило подумать об этом, как валяться на земле, оправдывая себя усталостью, болезненными ощущениями и вообще чем бы то ни было, стало решительно невозможно. Не пытаться спасти людей значило бы стать их убийцей.

Яшка наскоро и как мог более плотно закутал длинными рукавами рясы руки, шумно выдохнул, едва не породив новый приступ всесгибающего кашля, и схватился за исходящую пока еще грязновато-серым дымом и только сверху тронутую рыжими сполохами пламени доску. Надулся, как лягушка от вставленной соломинки. Но без особого успеха. Если таковым, конечно, не считать начавшие тлеть и шаять рукава. Очень скоро и руки ощутили этот жар, отчего «монашек», вскрикнув, разжал руки и плюхнулся задом на землю.

И, надо признаться, вовремя.

У самого уха просвистело что-то тяжелое и с хряском врезалось в конструкцию горящего строения.

Панически рванув в сторону, Яков развернулся.

И понял, что мгновением ранее в его голову едва не прилетело широкое лезвие топора. Спасло лишь то, что за миг до роковой встречи плоти и железа аналитик резко прянул в сторону. Топор же, благодаря вышеозначенной убийственной ширине, так плотно засел в дереве и за что-то там зацепился, что вырвать его, судя по всему, не представлялось возможным.

А прямо перед собой он увидел то, чего увидеть ну никак не ожидал. В каком угодно кошмаре.

Это были налитые решимостью, горящие смертельной злостью глаза человека, которого многие, и Яшка в том числе, предпочли бы увидеть мертвым.

Сыч.

Это его руки, вздуваясь от питаемых исключительной ненавистью усилий, рвали рукоять секиры на себя. Пока без особого толку. «Это ж с какой силой и дикой злобой нужно было долбануть?» — как-то удивительно отстраненно подумал «послушник».

Из оцепенения его вывел могучий удар, сотрясший массив заколоченных дверей. Удар изнутри горящего дома. Вторил ему дружный хор отчаянных воплей, словно грешники, сговорившись, решили всем скопом вынести из петель ворота преисподней.

— Сейчас не уйдешь, — донесся из-за стиснутых зубов хрип. — Убью гниду.

На Перстня надежды не было. Он с отчаянием тонущего в проруби размахивал мечом направо и налево. А между тем несколько жилистых грязных рук уже вырвали у него повод и упорно клонили шею коня к земле. Еще пара-тройка человек то и дело старалась ухватить всадника за одежду и стащить с лошади. Под копытами уже валялось неопрятным красным тряпьем сколько-то тел, еще несколько раненых отползали в сторону, оставляя на земле грязные разводы.

Надежды вообще не было.

До тех пор, пока Сыч последним яростным рывком ни рванул топорище, упиваясь уверенностью в том, что сейчас освобожденное лезвие так же глубоко угнездится где-то в недрах яшкиного тела. До тех пор, пока топор, словно именно сегодня твердо решивший поставить точку в своей кровавой биографии, так и не пожелал освобождаться из деревянных тисков. До тех пор, пока усилий Сыча хватило ровно на то, чтобы не высвободить свое оружие из досадного полона, а вместо того с корнями вырвать из пазов наскоро сработанные скобы, державшие доски приколоченными к дверям. И, наконец, до тех пор, пока все эти усилия не совпали с очередным таранным ударом изнутри охваченного пламенем строения. Возможно, последним ударом, который еще в силах были нанести задыхающиеся в адской печи узники.

Очень сильно сомневался в существовании Бога никогда ни в чем особо не нуждавшийся «аналитик» Яков. Ровно до этого мига.

Массивная дверь, собственноручно освобожденная Сычом от последних оков, с треском распахнулась. Дальняя от Яшки створка всей массой врезалась в чубатую сычеву башку. Тот безвольным мешком навоза отлетел в сторону, но куда именно, разобрать уже было мудрено. Из проема выхлестнула лава вопящих, чадящих смрадом подступившей смерти, горящих и обожженных тел. Назвать людьми эту свору черных от копоти бесов, ни дать ни взять выплеснувшуюся из самого ада, смог бы разве что совсем ничего не смыслящей ни в анатомии, ни в теологии варвар.

Кто-то из этих существ походя сбил с ног и Яшку. Одежда погорельца не только шаяла и исходила дымом, но и была заметно посечена. Как и у многих других спасённых. Ни женщин, ни старых, ни малых среди приговорённых к аутодафе не было. Одни бородатые мужики с изрядно отёсанными временем и опытом харями. Причём исключительтно призывного по здешним порядкам возраста. Пару раз на аналитика бесмпардонно наступили, еще столько же по нему мимоходом прошлись, едва не растерев при этом по земле все его внутренности. Но по большому счету отделался он легко. Надо было это признать.

Мало того. Оказалось, что неплохо себя чувствует и Перстень. Тати, единственным стремлением которых только что было разорвать всадника и его коня, теперь преследовали совершенно иную цель. Звалась она самосохранение. Потому что к рубящему и топчущему их чудищу-кентавру присоединились еще два. Хром и Ромей.

Хоть убей, Яшка не мог уразуметь, каким образом у инвалида получается управлять конем в самой гуще схватки вообще не прибегая к помощи рук. Он размахивал своим кривым клинком с явным знанием дела. Монотонно и буднично. Словно естественная профессиональная обязанность старосты глухой деревушки заключалась именно в этом.

Лихих людишек становилось все меньше и меньше. Одних кара уже настигла, вторые во все лопатки припустили к спасительным лесным зарослям. Тем более, что вырвавшиеся из пекла люди, орущие, вопящие на все лады и готовые на пути к спасению смести всё, что угодно, являли собой достаточно устрашающее зрелище, чтобы броситься со всех ног и от него тоже.

Поначалу Якову показалось странным, что этом погорелом собрании ему вроде как привиделась пара знакомых лиц. А потом он понял, что ничего удивительного в том нет. Мордовороты с подпаленными бородами и в самом деле были ему знакомы.

Некоторых он видел прошлой ночью в крепости.

По ту сторону её стен.

Жутковатая догадка обожгла сознание, когда он в толчее и неразберихе вдруг встретился глазами с угрюмым взглядом седоусого воина со свежей раной на лысой макушке. Тем самым, который объявил о сдаче дружины боярина Клина.

15. Спасение из огня (окончание)

ХХХ

— Так, — шумно выдохнул Перстень. Живописная лесная прогалина, полого сбегающая к поросшему орешником ручью, полнилась пением птиц, но сколько-нибудь радостнее на душе от этого никому не становилось. — И что же мы имеем, братцы вы мои? Что-то у меня башка от всего этого того и гляди разболится.

— Дрянное дело