со своими домашними, мне было строго-настрого запрещено ходить на ту половину участка, и я лишь понаслышке да потому, что она иногда угощала нас какими-нибудь ягодами или фруктами, знал, что растут у нее в саду и малина, и смородина, и крыжовник, и вишня, и слива, и яблоки разных сортов, и даже – что почему-то особенно трогало меня – груши. Запретный, как будто заколдованный сад снился мне потом много лет, стал мечтой. Ах, как хотелось побродить по этому саду, самому собирать тугие скользкие яблоки, мягкие сливы, ароматные переспелые груши. И по странному совпадению хозяйку в Никольском звали так же, как и хозяйку сада в Трубчевске, – Мария Ивановна…

Мария Ивановна из города Трубчевска отнеслась ко мне сразу очень радушно, налила свежей воды в рукомойник, предложила мыло и чистое полотенце, разрешила рвать яблоки в своем саду. Она отвела мне койку на маленькой светлой веранде, постелила крахмальные голубоватые простыни и дала шерстяное новое одеяло. На веранде во множестве стояли разросшиеся растения в горшках, стекла были до холодной прозрачности вымыты.

Когда я умывался, в саду появилась молоденькая стройная девушка. Я уже был готов ко всему в этом саду и даже не удивился. Солнечная позолота лежала на яблонях, на стеклах веранды, на волосах девушки, на приветливом лице Марии Ивановны…

По пути к Десне я миновал здешний парк, где вдоль одной из аллей уважительно выставлены фотографии знаменитых людей, родившихся в городе Трубчевске, спустился по немыслимо крутой тропинке на плоский берег – Десна была здесь не шире, чем в Брянске, но чем-то настойчиво напоминала Оку, Тарусу.

Глубина была такая, что всю реку можно перейти вброд, на той стороне – обрывистые песчаные отроги. Мальчишки ловили сачками мальков у берега, пойманных сажали в бутылку. Теплый воздух, золотое небо, низкое желтое солнце, пристань.

Когда после купанья я вошел в комнату – Мария Ивановна пригласила пить чай – и в ожидании самовара присел на стул, тихонько открылась дверь – и передо мной явилась та самая стройная девушка. Она была худенькая, с тяжелым узлом золотистых волос, вошла как-то нерешительно и осторожно присела на краешек стула, всеми силами пытаясь скрыть свое любопытство.

Комната Марии Ивановны была темной и очень мрачной: одно окно, потолок низкими сводами, наверху – два крюка. Как объяснила потом хозяйка, эта комната – бывшая келья монахов, постройка чуть ли не XIII века, а весь дом, вполне обычная коробочка, – лишь последующая надстройка.

– Вы из Москвы? – спросила девушка, очень волнуясь, ерзая на краешке стула, – словно красивая бабочка, которая села на садовую дорожку в двух шагах и вот-вот вспорхнет при малейшем неосторожном движении.

– Да, из Москвы, – ответил я приветливо и спокойно.

– А далеко едете?

Она мучительно преодолевала застенчивость, тоненькие брови ее сблизились и наморщили переносицу.

– В Одессу, – ответил я. – Сегодня вот только из Брянска…

– Неужели сегодня в Брянске? – тихонько удивилась она и как-то обмякла сразу – крылья бабочки раскрылись и застыли в робкой незащищенности…

Ее звали Валей.

Вот так мы и познакомились, а потом сидели все трое вместе с Марией Ивановной и пили чай – по такому случаю я выложил на стол свой «н.з.» – пачку чая и шоколад, которые вез от самой Москвы. Оказалось, Валя – дипломница брянского техникума, приехала в Трубчевск на практику и живет у Марии Ивановны на квартире вместе с другой девушкой, которая работает сестрой в здешней больнице.

Тихо, спокойно мы пили чай из тоненько поющего самовара, не спеша разговаривали. Валя освоилась, изящно прихлебывала из блюдечка и уже ответила на шутливое мое приглашение поехать дальше со мной серьезным согласием. «Возьмите меня с собой, правда, я постараюсь достать велосипед, я не буду вам мешать, я буду обед готовить», – волнуясь упрашивала она. И было странно слышать, что она серьезно – взрослая двадцатилетняя девушка, – и немножко захватывало дух от ее бесполезных слов. Вот тогда-то и появилась вторая жиличка Марии Ивановны, Люба.

Люба резко, одним нервным движением распахнула дверь, не задерживаясь на пороге, вошла в комнату, села на лавку, что тянулась вдоль стены кельи, переводя дух, как после быстрого бега, едва бросив нам отрывистое резкое «здравствуйте». Она отказалась от чая и сразу принялась рассказывать о больнице, о том, какого трудного больного привезли к ним несколько часов назад и как она устала.

Видимо, лет ей было приблизительно столько же, сколько Вале, а если и больше, то не намного, но ни в смуглом, очень худом лице ее, ни в порывистой угловатой фигуре не было и тени того девического очарования, того изящества, которым так и светилась Валя.

Это была издерганная, до предела уставшая женщина.

Легкое кружево нашего разговора мгновенно распалось – Люба внесла в мрачную комнату настоятельную необходимость какого-то немедленного активного действия. И необходимость эта тут же выразилась в совершенно конкретном Любином предложении:

– Может быть, пойдем в парк? Там сегодня гулянье, какой-то праздник. Или лучше не пойдем? Устала я зверски! – мигом выпалила она, обращаясь к Вале.

Валя встала со стула, зачем-то прошлась по келье, поправила волосы – с появлением Любы она заметно переменилась, замкнулась как-то, – я смотрел и не узнавал. Как далекий отголосок недавнего прошлого прозвучало ее предложение мне:

– Может быть, вы тоже пойдете?

И мы отправились в парк.

Но лишь только мы вышли из кельи и очутились под темным августовским небом, усеянным драгоценными звездами с луной, Валя опять стала прежней, как до Любы. Люба тоже притихла, шла справа от меня, подрагивая от ночной свежести. Мы едва сказали несколько слов до парка – Люба спросила, кто я и откуда, я ответил коротко, – а Валя шла совсем молча, сосредоточенно, и я понял, что она опять думает о путешествии.

Войдя в парк, мы быстро прошли по его людным аллеям, не задерживаясь нигде, – гулянье было явно скучным, люди невесело слонялись туда-сюда, – вышли к ограде, к обрыву. Внизу нежилась Десна в свете луны, голубовато светлели песчаные пляжи, в призрачной дали темнела полоска леса. Все было совсем другим, чем несколько часов назад, преобразилось, как по волшебству. Я посветил своим сильным фонариком вниз – бледное широкое пятно легло на далекую воду.

Что-то совсем черное появилось на темной поверхности реки.

– Плот плывет, – сказала Люба.

Да, это был плот. Медленно, очарованно плыл он по течению реки, следуя ее прихотливым изгибам. Валя, вцепившись в перила, долго, не отрываясь, смотрела на плот, до тех пор пока он не скрылся за поворотом.

Мы еще с час гуляли по парку, по