по всей видимости, дорожка давала прикурить – остановился лишь третий. Грузовик вез торфяные брикеты, мы забросили поверх брикетов мой бедный запыленный транспорт, я сел в кабину и со злым удовольствием наблюдал, как теперь замелькал чуть быстрее до оскомины надоевший пейзаж – рыжие от пыли деревья. Шофер за баранкой чувствовал себя почти так же «уверенно», как я за рулем: быстро ехать нельзя, но и при тихой скорости машину сотрясают резкие, неожиданные толчки.

В Гремяче удалось пообедать, но оставаться на ночь здесь не было ровно никакого желания: выяснилось, что такая дорога – до самого Новгорода-Северского, еще сорок шесть километров, а Гремяч хоть и милый поселочек, однако очень уж пыльный. И купаться толком негде поблизости. Пыль была у меня в носу, в волосах, между пальцами. Я удивлялся, как еще крутятся колеса велосипеда.

Беседка, где пришлось ждать автобуса, была круглая, крытая, тенистая. Когда, прислонив велосипед снаружи, я вошел в тень, все присутствующие молча воззрились на меня. Присутствующих было человек шесть. Среди них – необъятных размеров тетка в клетчатой поневе, полнолицая, с пухлыми голыми руками – таких обычно показывают в фильмах об Украине; маленький, чернявый, мрачный мужичок, – как видно, татарин; и суетливая коротышка рядом с толстухой – явно русская. Содружество наций.

Войдя, я приветливо поздоровался, чувствуя по их глазам всю неожиданность своего вторжения, но вежливость, как всегда, сыграла свою положительную роль, словно визитная карточка парламентера. Чтобы еще больше расположить их к себе, я вежливо и вместе с тем просто осведомился, скоро ли подойдет автобус и – как по их мнению – пустят меня с велосипедом или нет? Тут уж они совсем расприветились – даже мрачный мужичок усмехнулся, – зашевелились, а тетка в поневе спросила по-доброму:

– А издалека ли?

– Да из Москвы. Путешествую вот…

– Ох ты, батюшки! – не выдержала толстухина соседка.

– И все на этом самом, на велосипеде, что ли? – спросила тетка, улыбнувшись.

– Да, все на этом. Дороги у вас…

– А зачем же это вы путешествуете-то? – не унималась теткина соседка.

– Как зачем? – ответила за меня тетка. – Посмотреть, как люди живут. Так ведь?

– Конечно! Да не только… На себя самого посмотреть – тоже. Со стороны.

Все шестеро напряженно задумались, осмысливая высказанное мною.

– Он спортсмен. Тренируется, – мрачно объяснил наконец татарин.

– Ну, и это верно, – покорно согласился я.

– Устал небось, сынок… – жалостливо протянула соседка. – Ай нет?

– Да уж он привык, – ухмыльнулся татарин.

– Еще бы не привыкнуть. От самой Москвы ведь едет-то, – поддержала его толстуха.

Несколько секунд опять все молча разглядывали меня.

– Э-эх, знала я одного путешественника, – сказала толстуха и тут же завладела всеобщим вниманием. – С бородой с черной, а росту – под потолок. Ну, три метра, как не соврать. Отродясь таких больших людей не видывала. Тот все пешком ходил. Чего же ты ходишь, бывало, спросят. А я, говорит, бабоньки, хочу посмотреть, как люди добрые живут. И ходил, и ходил. Все смотрел. Ох и большущий!..

Заскрежетав тормозами и подняв столб пыли, у беседки остановилась машина.

– Куда? – закричал я, выскакивая из беседки на солнце.

– До Пушкарей.

Шофер выжидательно смотрел из кабины. Татарин с женой, вскочившие тоже, разочарованно вернулись на свое место.

– А далеко это, Пушкари? – спросил я, смутно помня по карте название.

– Полдороги до Новгорода-Северского.

– С велосипедом возьмете?

– Давай.

И вот мы трясемся в кабине вместе с шофером, а в кузове на каких-то ящиках подпрыгивает мой бедный транспорт. Шофер оказался очень вежливым, – видимо, принял меня за разъезжающего корреспондента. Пока ехали, он доходчиво объяснил мне, как убирают хлеб.

– Вон, посмотрите, – думаете, что это такое? – говорил он, терпеливо выкручивая рулем и время от времени поглядывая на меня спокойными серо-голубыми глазами. – Это – снопы. Пшеницу скосили, собрали в снопы, а теперь молотить будут. Смолотят – зерно получат, отвеют, а потом – на мельницу. Так мука получается, а из муки еще хлеб надо испечь.

– А это что? – спросил я, желая сделать ему приятное своим вниманием, когда не в первый раз уже увидел какие-то маленькие симпатичные снопики.

– Это конопля, – терпеливо разъяснял он, думая, что, может быть, хоть теперь-то хоть один городской человек будет понимать сельское хозяйство по-настоящему. – Коноплю тоже надо скосить – а косят у нас, между прочим, вручную, серпами, – а потом ждать, пока она в снопах не подсохнет. А после еще теребить… У вас в городе все готовое, а здесь, в сельской местности, очень много труда нужно приложить…

Так, с содержательными разговорами, быстро доехали до Пушкарей, денег шофер не взял, помог спустить на землю тяжелющий велосипед, а когда я, уже сев в седло, поехал, сзади раздался гудок. В кабине с разговорами я оставил пакет с картами, документами и деньгами – взял в кабину, опасаясь, что в кузове он вывалится из рюкзака.

– Возьмите, пожалуйста, нам чужого не нужно, – улыбаясь сказал шофер.

И запылил на своем грузовике направо, к виднеющимся домикам деревни – домой после работы ехал. А я опять остался один.

Километра два пришлось протащиться самостоятельно, время шло уже к вечеру, потихоньку стало смеркаться, и понял я, что если и дальше так пойдет дело, то Новгорода-Северского сегодня мне не видать. А у меня уже идиосинкразия выработалась к этой дороге. Согрешившего раз тянет грешить вторично, а я, если уж быть до конца честным и точным, согрешил сегодня с машинами дважды: один раз до Гремяча, а второй – вот, до Пушкарей. Места, по которым я тащился, правда, были ничего себе: ветра, как всегда к вечеру, и в помине не было – так что пыль лежала в добром спокойствии, тем более что и машины ее не тревожили, – видимо, разъехались по домам. Солнце уже начало свои вечерние метаморфозы – листья кустов и деревьев светились то золотым, то багряным. И вообще вокруг разлилась такая до бесстыдства откровенная мирная благодать, что дорожные мучения и вообще трудности и усилия казались просто бессмысленными и никчемными. Оставаться в Пушкарях на ночь? Но тогда завтра опять нудная пыль… Нет, да здравствует древний город земли русской Новгород-Северский!

А тут как раз начался разъезженный до неузнаваемости песчаный подъем, по сравнению с которым подъезд к Дудоровскому казался легкой прогулкой. Я положил свой исстрадавшийся транспорт на обочину и в отчаянной решимости, увязая по щиколотки, вышел на середину дороги с самыми серьезными намерениями относительно попутных машин.

Тишь была такая, что стуки и говор доносились сюда из Пушкарей, которые я давно проехал. Где-то прострекотал мотоцикл. Протарахтела машина и смолкла. Ни гугу. Ну и