– Что вам понадобилось у дома вашей жены в Лангенхайне? – повторил Боденштайн вопрос Пии. – И почему вы нам сразу не сказали, что были там?

– Вы спросили о промежутке времени между одиннадцатью и тремя часами утра, – возразил Корнбихлер, не мешкая с ответом. – Я ведь не знал, о чем идет речь.

– А почему, вы думали, полиция намерена с вами поговорить? – спросила Пия.

– Честно говоря, я понятия не имел. – Он пожал плечами.

Пия внимательно следила за его мимикой. Винценц Корнбихлер мог обижаться или раздражаться, но был ли он способен на такую жестокость, какой была подвергнута Ханна Херцманн?

– У вашей жены есть враги? – спросил Боденштайн. – Ей раньше угрожали?

– Да, был один тип, который ее довольно настойчиво преследовал, – сказал Корнбихлер. – Это было незадолго до того, как мы познакомились с Ханной. Он отсидел из-за этого в тюрьме.

Это было любопытно. Корнбихлер не знал его имени, но обещал выяснить у Ирины Цидек.

– Еще есть один бывший сотрудник. Норман Зайлер. Он очень зол на Ханну, – продолжал свой рассказ Корнбихлер. – Она уволила его две недели назад, до истечения срока трудового договора. Да, еще этот Нимёллер тоже всегда вызывал у меня подозрения. Он по уши втюрился в Ханну, но ей было плевать на него. Кроме этого, есть немало людей, которые были скомпрометированы, когда их пригласили на ток-шоу в качестве гостей. Они здорово разозлились на Ханну.

Пия делала записи в блокноте. Норман Зайлер имел достаточно серьезный мотив, насколько она себе могла это вообразить как работник полиции, но у него, тем не менее, было твердое алиби. Позавчера он улетел в Берлин и вернулся только сегодня утром, в половине двенадцатого. Все встречи, на которые он ссылался, были проверены и подтверждены. Алиби Яна Нимёллера, напротив, не было столь убедительным. Перед вечеринкой он хотел поехать домой и сразу лечь спать, но Майке Херцманн видела, как он сидел в своей машине и поджидал Ханну. Его утверждение – будто бы он как следует выспался – было ложным, о чем говорил его усталый от бессонной ночи вид.

– Как-то вечером я случайно проезжал через Лангенхайн, – сказал Винценц Корнбихлер. Он чуть помедлил, потом продолжил: – Было уже поздно, около полуночи, и перед домом стоял автомобиль, который не был мне знаком. Черный «Хаммер». Я подумал, что в доме уже находится мой преемник. Я, собственно, хотел сразу уехать, но… не смог устоять. Я вышел и направился в сад. Это был не один парень, а сразу двое.

Пия бросила на Боденштайна быстрый взгляд.

– Когда это было? – спросила она.

– Гм… позавчера. В среду вечером, – ответил Корнбихлер. – У меня было странное чувство. Несмотря на то что Ханна вышвырнула меня, я все еще люблю ее.

– Почему у вас было странное чувство? – зацепилась Пия за его фразу.

– Один из этих типов – великан с бородой и в косынке… С таким я не хотел бы встретиться даже в самый светлый день. У него было столько татуировок, что он напоминал смурфа. Весь синий, до самого лица.

– И что вы видели? – спросил Боденштайн. – Мужчины угрожали вашей жене?

– Нет. Они только сидели, что-то пили и разговаривали. Около половины первого смурф-переросток уехал, а Ханна через несколько минут села с другим в свою машину. Я поехал вслед за ними. – Винценц Корнбихлер смущенно улыбнулся. – Не сочтите меня преследователем, но я беспокоился за Ханну. Она никогда не рассказывала мне слишком много о своих информационных поисках, но в ее программе часто участвовали настоящие психопаты.

– Куда она поехала?

– В Диденбергене я обнаружил, что у меня совершенно пустой бак, и мне пришлось заправляться на автобане, после этого я их потерял.

– Где вы заправлялись? На заправке Вайльбах? – Пия неплохо знала географию округа Майн-Таунус.

– Да, верно. В такое время нигде больше не найти открытой заправки.

Пия недоверчиво посмотрела на своего собеседника. Через тридцать шесть часов после этого Ханна Херцманн была обнаружена в багажнике своего автомобиля менее чем в пятидесяти метрах от заправки на автобане, на которой заправлялся ее изгнанный муж. Была ли это простая случайность?

– Вы не обратили внимания на номер черного «Хаммера»? – спросил Боденштайн.

– К сожалению, нет. Это была совсем маленькая табличка, как на мопеде, к тому же было темно.

То, что рассказывал Винценц Корнбихлер, вполне походило на правду. Грязные бокалы на журнальном столике в гостиной Ханны Херцманн могли свидетельствовать о посетителях.

Но тот факт, что Корнбихлер постоянно ездил к дому своей жены, с которой они еще не развелись, говорил о том, что он, как и прежде, испытывал к ней сильные чувства. Мужчина был обижен, оскорблен, разорен и испытывал ревность. Все вместе составляло взрывоопасную смесь, и было достаточно одной искры, чтобы она воспламенилась. Не стал ли тот факт, что Ханна с незнакомым мужчиной ночью села в машину, той самой искрой?

– Это было в среду, – сказала Пия, – а что было в четверг?

– Я ведь это уже сказал. – Корнбихлер наморщил лоб.

– Нет, вы не говорили. – Пия любезно улыбнулась. – Итак? Что вы делали в четверг у дома?

– Ничего. Ничего определенного. Я просто какое-то время сидел в машине. – Его язык тела выдавал нервозность. Руки, которые играли смартфоном, блуждающий взгляд, помахивание ногой. Если в начале разговора он производил впечатление независимого, свободного человека, то с каждой следующей секундой притворная самоуверенность покидала его.

Пия достала из сумки прозрачную папку с фотографиями обезображенного до неузнаваемости лица Ханны Херцманн и молча положила их перед Корнбихлером. Он взглянул на них и отпрянул.

– Что это? – Его возмущение было наигранным, причем игра выглядела не очень убедительной.

– Я предлагаю вам, господин Корнбихлер, проехать с нами. – Боденштайн поднялся.

– Но зачем? Я же ведь вам сказал, что я… – заволновался мужчина.

– Вы пока задержаны, – перебила его Пия и сделала официальное разъяснение в соответствии с параграфами 127 и 127б Уголовно-процессуального кодекса о его правах и обязанностях как обвиняемого лица. – Так как вы не имеете постоянного местожительства, вам придется ночевать за государственный счет, пока мы не проверим ваше алиби.

Было холодно. Она ужасно замерзла, казалось, будто тело ее налилось свинцом. Где-то в ее мозгу пульсировало далекое воспоминание о боли и мучениях. У нее пересохло во рту, язык распух до такой степени, что она не могла глотать. Как сквозь вату, она слышала тихий размеренный писк и гудение.

Где она была? Что случилось?

Она попыталась открыть глаза, но, несмотря на все усилия, ей это не удалось.

«Давай же, – скомандовала она себе самой. – Открой глаза, Ханна!»

Ей потребовалась вся сила воли, чтобы чуть-чуть приоткрыть левый глаз, но картина, которую она увидела, была размытой и нерезкой. Сумеречный свет, опущенные жалюзи перед окнами, голые белые стены.