— Я всеядный читатель и обладаю необычайной памятью на всякие мелочи. Слова «львиная грива» не давали мне покоя. Я знал, что где-то уже встречал их в совершенно неожиданном для меня контексте. Вы могли убедиться, что они в точности характеризуют внешний вид этой твари. Я не сомневаюсь, что она всплыла на поверхность, и Макферсон ее ясно увидел, потому что никакими другими словами он не мог предостеречь нас от животного, оказавшегося виновником его гибели.

— Итак, я, во всяком случае, обелен, — сказал Мэрдок, с трудом вставая с дивана. — Я тоже должен в нескольких словах объяснить вам кое-что, ибо мне известно, какие справки вы наводили. Я действительно любил Мод Беллами, но с той минуты, как она избрала Макферсона, моим единственным желанием стало содействовать их счастью. Я сошел с их пути и удовлетворялся ролью посредника. Они часто доверяли мне передачу писем: и я же поторопился сообщить Мод о смерти нашего друга именно потому, что любил ее и мне не хотелось, чтобы она была извещена человеком чужим и бездушным. Она не хотела говорить вам, сэр, о наших отношениях, боясь, что вы их истолкуете неправильно и не в мою пользу. А теперь я прошу вас отпустить меня в школу, мне хочется скорее добраться до постели.

Стэкхерст протянул ему руку.

— У всех нас нервы расшатаны, — сказал он. — Простите, Мэрдок. Впредь мы будем относиться друг к другу с большим доверием и пониманием.

Они ушли под руку, как добрые друзья. Инспектор остался и молча вперил в меня свои воловьи глаза.

— Здорово сработано! — вскричал он. — Что говорить, я читал про вас, но никогда не верил. Это же чудо!

Я покачал головой. Принять такие дифирамбы значило бы унизить собственное достоинство.

— Вначале я проявил медлительность, непростительную медлительность, — сказал я. — Будь тело обнаружено в воде, я догадался бы скорее. Меня подвело полотенце. Бедному малому не пришлось вытереться, а я из-за этого решил, что он не успел и окунуться. Поэтому мне, конечно, не пришло в голову, что он подвергся нападению в воде. В этом пункте я и дал маху. Ну что ж, инспектор, мне часто приходилось подтрунивать над вашим братом — полицией, зато теперь Cyanea capillata отомстила мне за Скотленд-Ярд.

Если вспомнить, что мистер Шерлок Холмс занимался своей практикой двадцать три года и из них семнадцать лет мне довелось сотрудничать с ним и вести записи его дел, станет ясно, что у меня накопилось немало материала. Задача всегда заключалась не в поиске, но в выборе. Целую полку занимают тетради с ежегодными записями, имеются папки, битком набитые документами, — поистине клад для всякого, кто изучает не только преступность, но самые разные общественные и государственные события, наделавшие шуму в конце викторианской эпохи. Касательно последних могу сказать, что авторам тревожных писем, умоляющим пощадить честь их семейства или славное имя их знаменитых предков, опасаться нечего. Осмотрительность и высокое сознание профессионального долга, всегда отличавшие моего друга, остаются в силе при отборе настоящих записок, и ничье доверие не будет обмануто. И я решительно осуждаю недавние попытки уничтожить эти бумаги. Кто стоит за всем этим — известно, и если попытки повторятся, я с разрешения мистера Холмса предам гласности все сведения о некоем политике, маяке и дрессированном баклане. По крайней мере один читатель меня поймет.

Наивно было бы полагать, что во всех без исключения случаях Холмсу удавалось проявлять поразительный дар чутья и наблюдательности, который я пытался отобразить в своих заметках. Порою ему надо было приложить немало усилий, чтобы сорвать плод, а порой плод и сам падал в руки. Нередко самые страшные человеческие трагедии давали Холмсу меньше всего возможностей проявить свои таланты, одну из подобных историй я и хочу рассказать. Я лишь слегка изменил имя и место действия, в остальном же все излагаю точно.

Однажды в конце 1896 года я получил от Холмса записку с просьбой спешно к нему прибыть. Приехав, я застал его в комнате, полной табачного дыма; в кресле напротив хозяина сидела немолодая, благодушного вида, пышущая здоровьем женщина, — такие обычно сдают жильцам комнаты с пансионом.

— Это миссис Меррилоу из Южного Брикстона, — сказал мой друг и повел рукой в облаке дыма. — Миссис Меррилоу не против, когда курят, Уотсон, так что вы вольны предаться своей скверной привычке. Миссис Меррилоу может рассказать нам кое-что интересное, и, пожалуй, для дальнейшего развития событий ваше присутствие окажется полезным.

— Все, чем я могу…

— Вы понимаете, миссис Меррилоу, навестить миссис Рондер я предпочел бы при свидетеле. Пожалуйста, предупредите ее об этом.

— Господь с вами, мистер Холмс, — сказала посетительница. — Она уж так хочет вас видеть, вы хоть всех соседей с собой приводите, она против не будет.

— Тогда мы придем еще до вечера. Давайте для начала установим все факты. Если мы переберем их по порядку, доктору Уотсону будет легче разобраться в этой истории. Вы говорите, миссис Рондер снимает у вас комнату уже семь лет и вы только один раз видели ее лицо.

— И клянусь Богом, лучше бы мне его не видать! — сказала миссис Меррилоу.

— Как я понял, лицо ее страшно изуродовано.

— Знаете, мистер Холмс, это и лицом-то не назовешь. Вот как. Наш молочник один раз ее увидал, в окно заглянул, так он выронил бидон, молоко по всему палисаднику разлилось. Вот какое у нее лицо. Я как увидала, а я ее нечаянно застала, так она поскорей закрылась и говорит: ну вот, говорит, миссис Меррилоу, теперь вам наконец понятно, почему я никогда не поднимаю вуаль.

— Знаете вы что-нибудь о ее прошлом?

— Ничего я не знаю.

— Она к вам приехала с каким-нибудь рекомендательным письмом?

— Нет, сэр, но она выложила наличные, и не маленькие. Прямо на стол плату вперед за три месяца, и никаких споров про условия. Я женщина бедная, по нынешним временам разве я могу упустить такой случай.

— Объяснила она, почему решила поселиться именно у вас?

— Мой дом стоит в стороне от дороги, не на ходу, как другие. И опять же я пускаю только одного жильца, а своей семьи у меня нету. Я так понимаю, она спрашивала и в других домах, а мой ей лучше подошел. Ей хочется жить подальше от людей, за это она и заплатить готова.

— Вы говорите, она с самого начала не показывала лица, только один раз это нечаянно получилось. Да, странная история, очень странная, я не удивляюсь, что вы хотите проверить, в чем тут дело.

— Нет, мистер Холмс, она мне хорошо платит, и я всем довольна. Уж такая спокойная жиличка, никакого беспокойства от нее нету.

— Тогда из-за чего же вы встревожились?

— Из-за ее здоровья, мистер Холмс. Вроде она очень худеет. И что-то страшное у ней на душе. Кричит: «Убийство! Убийство!» А один раз слышу, она кричит: «Ты бессердечный зверь! Ты чудовище!» Дело было ночью, и кричала она на весь дом, меня прямо в дрожь бросило. Вот я утром к ней пошла, миссис Рондер, говорю, если у вас какая тяжесть на душе, так есть священники, говорю, и есть полиция. Не одни, так другие вам помогут. А она говорит: «Бога ради, не надо полиции, и никакой священник не может изменить прошлое. И однако, говорит, у меня полегчало бы на душе, если бы кто-нибудь узнал правду, пока я не умерла». «Что ж, говорю, коли вам не надо таких, кому по чину положено, так есть один сыщик, про него все знают», — прошу прощенья, мистер Холмс. А она так за это и ухватилась. «Вот, говорит, кто мне нужен. И как я сама раньше не додумалась. Приведите его ко мне, миссис Меррилоу, а если не захочет пойти, скажите ему, что я жена Рондера, который в цирке показывал диких зверей. И еще назовите такое место — Аббас Парва». Вот видите, она так и написала: Аббас Парва. «Если он такой человек, как я думаю, говорит, он сразу ко мне придет».