После исчезновения отца Тихона в «чердачной» церкви в Коломягах стал служить отец Клавдий (в миру Константин Софронович Савинский) — человек удивительной и трагической судьбы. Рассказывая о нем, историк Виктор Антонов ссылается на собственноручные показания отца Клавдия после ареста в 1942 году. Родился отец Клавдий в 1882 году в деревне Снеткове Подольской губернии, в крестьянской семье. До 1925 года он жил в Киеве, поступив в начале XX века в знаменитую Киево-Печерскую лавру. В 1920 году послушник стал монахом, а еще через три года — пресвитером. Прошло еще два года, и иеромонаха Клавдия, получившего сан игумена, направили на подворье лавры в Петрограде (оно находилось на набережной Лейтенанта Шмидта), которое подчинялось только ему, а не местному архиерею.

Когда братия приняла декларацию 1927 года и Успенский храм при подворье стал сергианским, игумен Клавдий в ноябре 1928 года ушел из него, ибо считал, что митрополит Сергий «допустил ряд отклонений от церковных правил», и стал служить в Спасе на Крови или в иосифлянских приходах, где по какой-либо причине не было священника. Со временем он приобрел почитателей мирян и монашествующих, главным образом из уже закрытого Иоанновского монастыря на Карповке. В 1929 году отец Клавдий стал архимандритом. Он тайно постригал женщин, желавших в миру жить по-монашески.

Архимандрит Клавдий (Савинский). Фото 1942 г.

27 декабря 1930 года архимандрита Клавдия арестовали по делу иосифлян в Ленинграде. По приговору судебной коллегии ОГПУ от 8 октября 1931 года он получил пять лет исправительно-трудовых лагерей, отработав из них четыре года ассенизатором в Осинниках (близ г. Кузнецка в Западной Сибири). После освобождения ему запрещалось жить в крупных городах, поэтому в январе 1936 года он прибыл в Новгород, где, по его показаниям на следствии, «существовал на случайные заработки, небольшую помощь, оказываемую племянником Кикой Федором Демьяновичем, работавшим в Донбассе по добыче угля». Помогали ему, вероятно, и бывшие прихожане из Ленинграда. В Новгороде и области жило много ссыльных иосифлян, и они собирались по домам для совместных тайных богослужений.

Осенью 1938 года отец Клавдий приехал в Ленинград. Узнав из Новгорода, что им интересовались сотрудники НКВД, он «обратно не вернулся, так как опасался ареста, и оставался проживать в Петрограде на нелегальном положении». Он попеременно, всего по несколько суток, жил у бывших прихожан Киевского подворья и Спаса на Крови или у тайных монахинь. «В одном и том же адресе, как правило, больше 3—4 дней подряд не находился и не ночевал, менял их, — рассказывал на следствии отец Клавдий. — Бывали случаи, когда выезжал за город и там ночевал под открытым небом или ездил днями по городу в трамваях, а иногда курсировал в поезде Ленинград—Малая Вишера и обратно».

По словам отца Клавдия, «при моем приезде в Ленинград я застал такое положение, при котором уже не функционировала ни одна иосифлянская церковь. Все религиозные обряды среди устойчивой части церковников-иосифлян могли совершать лишь священники-нелегалы. Видя такое положение, я стал восстанавливать свои прежние связи с иосифлянами, которых знал, а через них налаживать и новые знакомства». Служил он тайно, на квартирах своих «духовных детей», которым мог доверять. «Входящих в каждую отдельную группу собирал отдельно от остальных, с тем чтобы нелегальные сборища... не бросались в глаза окружению». За два предвоенных года никто подпольную общину не выдал. Наставления отца Клавдия были простыми и мудрыми: «Молиться надо, где только есть возможность: в церкви, в поле, дома, стоя, сидя, лежа, в ходьбе, за работой. Как можешь, так и молись. Только молитва приведет к спасению».

Когда началась война, в городе усилился контроль органов НКВД. «Мое проживание как нелегала стало значительно опаснее в смысле разоблачения, и потому я начал думать о переселении в другое место... и примерно в июле или августе 1941 года переехал в дом (Чистякова) и поселился на чердаке», — сообщал на следствии отец Клавдий. С хозяином дома в Коломягах он познакомился годом раньше и, узнав о тайной церкви, «потом три-четыре раза бывал у него, до окончательного переезда».

Как отмечает историк Виктор Антонов, паства катакомбной церкви в Коломягах насчитывала около двадцати человек, в основном женщин — тайных монахинь или прихожанок закрытых иосифлянских храмов. Монахинями были Арсения (в миру Евдокия Ефимовна Савельева), Ангелина (в миру Людмила Дмитриевна Афанасьева), Нина (в миру Евгения Николаевна Каменева), схимонахиня Георгия, умершая в блокаду. Монахиня Евдокия (Дешкина) провела девять лет в Преображенском Волго-Верховском монастыре Тверской епархии под городом Осташковым до его ликвидации летом 1929 года, после чего приехала в Ленинград и устроилась домработницей. Когда в 1930 году закрыли Спас на Крови, она вместе с другими иосифлянками в условиях строгой конспирации молилась на квартирах.

Конспирация соблюдалась и в Коломягах. Дабы не привлекать внимание соседей, на службах присутствовали пять-шесть, максимум восемь-девять человек, считая и семью хозяина дома. «Поставив в известность наиболее проверенных лиц из числа своих духовных детей», архимандрит Клавдий проводил регулярные богослужения, включая исповедь, божественные литургии и совершение треб. В страшную зиму 1941—1942 годов некоторые прихожане умерли от голода, другие настолько ослабли, что не могли добраться до церкви. Поэтому исповеди часто были заочными, и их записи собирала и привозила в Коломяги монахиня Евдокия (Дешкина), которая также «разносила по иосифлянам причастие, просфоры, собирала заказы на поминание умерших, заочное отпевание и другие требы».

«Можно представить, как в тайной церкви праздновалось в ту зиму Рождество Христово, — отмечает Виктор Антонов. — Снаружи стужа и мгла, света нет, окна плотно завешаны, чадят коптилки и мерцают лампады. На чердаке собрались лишь те, кто еще мог ходить. От печки идет живительное тепло. Звучит тихое пение монахинь. Перед иконами молится отец Клавдий — изможденный седобородый старец. В комнате тесно от молящихся, среди которых есть и дети. После ночной службы внизу совершается праздничная трапеза — жиденький гороховый суп и травяной чай с маленьким кусочком черного хлеба».

Во время блокады тайные иосифлянские общины расценивались как вражеские, активно выявлялись и уничтожались органами НКВД. Такая же участь постигла и очаг иосифлян в Коломягах, которым не удалось скрыть свою деятельность от вездесущих органов НКВД. 17 июня 1942 года в дом Чистякова пришли с обыском, во время которого на чердаке обнаружили тайную церковь. Когда многочасовой обыск кончился, чекисты арестовали хозяина дома — Анатолия Чистякова и скрывавшегося у него архимандрита Клавдия. Вместе с ними арестовали и монахиню Евдокию (Дешкину).

«На многочасовых изнурительных допросах, в том числе и в ночное время, следователи с садистской настойчивостью добивались от четырех арестованных признаний в „контрреволюционной деятельности в антисоветской подпольной организации“, — отмечает В. Антонов. — Эти допросы сломили в конце концов обвиняемых, они подписали сфабрикованные протоколы и подтвердили во время очных ставок версию следствия. И на бумаге появились слова: „Наша антисоветская организация имела своей целью сохранить иосифлянство как религиозное, враждебное советской власти течение, всячески противопоставлять себя сторонникам сергианской церкви, идущей по пути поддержки советской власти“. Иосифляне, разумеется, не испытывали нежных чувств к советской власти, в чем архимандрит Клавдий сознавался совершенно откровенно: „Я лично был недоволен мероприятиями советской власти по отношению к церкви и восхвалял в своих высказываниях жизнь и условия деятельности Церкви и духовенства при царском строе“. Удивительно, что ни во время следствия, ни на суде иосифлян не обвиняли в „шпионаже в пользу фашистских захватчиков“, а это в военное время было стандартной формулировкой в борьбе с недовольными режимом, которая позволяла быстро заканчивать дело. В данном же случае дело велось с необычным для осажденного города бюрократическим педантизмом (были даже сделаны фотографии „места преступления“, то есть тайной церкви), и закончилось оно военным трибуналом, а не приговором т. н. „тройки“».