Из носа Трамница текла густая кровь, окрашивая в красный цвет его губы, зубы и шею. Но маньяка, казалось, это совсем не беспокоило. Наоборот! Он продолжал хохотать, тряся головой, словно отец, забавлявшийся неуклюжей неудачей своего сына.

– Значит, Касов все-таки был прав, ты не тот, за кого себя выдаешь, и играешь совсем другую игру.

Тилль не ответил, а только отодвинулся от маньяка, бросив окровавленные простыни на пол к своим босым ногам.

«Верно, – подумал он. – Я играю. Но не так, как ты думаешь».

– Тебя зовут не Патрик Винтер, – заметил Трамниц и задрал нос.

Он выплюнул окровавленный слизистый комок изо рта и спросил:

– Кто ты на самом деле?

Теперь, когда Тилль своим неуправляемым поведением сам себя выдал, в дальнейшей лжи не было смысла, и поэтому он прохрипел:

– Тилль. Меня зовут Тилль Беркхофф.

В палате повисла мертвая тишина, и какое-то мгновение казалось, что детоубийца потерял дар речи.

– Погоди, ты?.. – наконец опомнившись, начал он, но снова замолчал.

На секунду в помещении снова воцарилась гробовая тишина, но затем Трамниц не выдержал и сказал:

– Так ты отец Макса?

Произнеся это, психопат сел на матрац и, запрокинув голову и похлопывая себя по бедрам, во все горло захохотал.

– Никогда не испытывал чего-либо подобного! Как мило с твоей стороны! – приговаривал он.

При этом его отталкивающий смех был по-настоящему искренним, и в нем ощущалось подлинное удовольствие.

– Признаюсь, я тебя зауважал, – заявил наконец Трамниц. – Ты хочешь сказать, что тебе каким-то образом удалось проникнуть сюда, чтобы меня убить?

В ответ Тилль покачал головой и от боли прижал руки к вискам.

– Нет, – наконец произнес он. – Чтобы узнать правду.

– Что ж, – буркнул себе под нос Трамниц. – В этом есть смысл. И его намного больше, чем в той дурацкой истории про поклонника, которую ты мне сейчас наплел. По крайней мере, это правдоподобно объясняет, почему ты здесь обосновался и даже устроил драку. Только отец способен на такой отчаянный шаг.

– Где Макс?

Тилль больше не хотел ходить вокруг да около, однако Трамница это совсем не интересовало. Ему больше нравилось задавать вопросы, чем отвечать на них.

– Однако это не объясняет, почему Касов хочет твоей смерти, – продолжил он развивать свою мысль, сделав вид, что не слышал вопроса. – Может, ты просто хочешь спасти свою шкуру? Едва я сказал, что Касов протаскивает в клинику здоровых пациентов, как ты заявляешь, что тоже пробрался сюда.

С этими словами Трамниц встал с кровати, одним этим движением заставив Тилля отойти в угол палаты, поскольку он не хотел, чтобы маньяк к нему приближался.

– Я говорю правду, – сказал Тилль.

– Ты точно так же утверждал пять минут назад, и это была ложь.

– Я должен увидеть его. Попрощаться с ним.

– Понимаю, – ответил Трамниц, сверкнув своими белыми зубами, которые явно контрастировали с его окровавленным лицом. – Правда, это я хорошо понимаю. Только вот твой план…

Маньяк остановился на полуслове, потрогал себя за нос и принялся рассматривать окровавленные пальцы.

– Ты считаешь, что все хорошо продумал, начав избивать носителя тайны при первой же подходящей возможности? – наконец произнес он.

«Нет. Это была ошибка. Следствие неконтролируемого импульса», – подумал Тилль.

– Боюсь, что тебе придется найти более убедительные аргументы, поскольку все остальные записи дневника еще здесь, – постучал себя по лбу Трамниц. – Слабого удара кулаком по моему лицу явно недостаточно для того, чтобы я открылся перед тобой. Хочешь попробовать?

С этими словами, к великому изумлению Беркхоффа, Трамниц протянул ему лезвие бритвы, которое Тилль забрал из тайника маньяка вместе с дневником.

– Зачем оно мне? – спросил он.

– Ну, если бы я был тобой, а это, к счастью, не так, то я бы еще раз ударил меня локтем по лицу. А затем схватил бы за руку и загнал лезвие прямо под ноготь моего указательного пальца, примерно так, – заявил Трамниц и, видимо решив продемонстрировать сказанное на деле, со всей силой схватил Беркхоффа за руку. – Вытяни его, – бросил садист.

– Что?

– Ноготь. Ну, ты понял. Лучше всего резать сбоку. Тогда это происходит медленнее и гораздо болезненнее.

В этот момент Тиллю показалось, что рука у него окаменела. Он не мог ею даже пошевелить, не говоря уже о том, чтобы привести в движение лезвие бритвы, которое Беркхофф сжимал своими пальцами.

– Что с тобой? Смотри, как надо! – воскликнул Трамниц и сделал нечто просто непостижимое.

Он просунул лезвие себе под ноготь, воткнул кончик глубоко в плоть, используя бритву как рычаг.

– Боже мой! – простонал Тилль.

– Гм. Как же так? Надо же, это было совсем не больно, – озадаченно произнес Трамниц и указал окровавленным пальцем на вывороченный с корнем ноготь, лежавший на полу.

Он засмеялся, а потом заявил:

– Хотя нет. Я вру. Немного пощипало. Я же не совсем бесчувственный. Моя чувствительность к боли только сильно уменьшена.

Можно было сказать и так.

Произошедшее сильно удивило Беркхоффа, и он ошеломленно посмотрел на маньяка, тщетно пытаясь найти хоть какое-то объяснение тому, что этот сумасшедший при столь немыслимо жестокой пытке даже не застонал. Однако Трамниц сам дал ответ на его невысказанный вопрос.

– Такое типично для людей с пограничным расстройством личности. Во всяком случае, именно так сказал моей маме мой первый психиатр. Как потом выяснилось, что-то неладно с таламусом в моем мозгу. Однако я наверняка утомил тебя перечислением медицинских терминов.

Проговорив это, Трамниц схватил Тилля за подбородок, держа его своей пораненной и окровавленной, но тем не менее мощной ручищей так же крепко, как чуть ранее за руку.

– Главное, чтобы ты понял одно: мне требуются экстремальные раздражители. Только тогда я хоть что-то чувствую.

«Поэтому ты и пытаешь маленьких детей до смерти?» – подумал Тилль.

Между тем Трамниц продолжал говорить:

– В отличие от тебя, Тилль Беркхофф. Тебе хватит одного маленького щелчка. Упс – и ты готов, не так ли?

С этими словами Трамниц ударил Беркхоффа кулаком прямо в лоб, и в голове Тилля что-то взорвалось.

Беркхофф очнулся и чуть было не пожелал, чтобы Трамниц снова ударил его по голове. И лучше всего кувалдой и так сильно, чтобы он больше никогда не проснулся и перестал чувствовать эту дикую боль.

Ее интенсивность ни с чем нельзя было сравнить, разве только с представлением о том, что весь его мозг превратился в один гигантский воспаленный зуб, который сумасшедший врач пытался вытащить без всякой анестезии гвоздодером. При этом зуб сломался, обнажив нервные окончания, и теперь их промывали наполненными кислотой мыслями: «Где Макс? Что с ним сделал этот зверь?»