Шекспир внимательно посмотрел Джонсону в глаза, и ему показалось, что он не лжет, но этого было недостаточно.

— Как вы понимаете, Джонсон, я не могу этого обещать. Но я могу заставить вас говорить правду. Так что лучше начинайте первым. Я уважаю честность. Иначе вас допросят с пристрастием, чего бы мне очень не хотелось.

Джонсон кивнул. Слабая улыбка скользнула по его губам.

— Надеюсь, что понимаю, о чем вы. Да, господин Шекспир, я был ее любовником. Нет, больше, мы любили друг друга. Ее смерть разбила мне сердце.

— Будь она жива, вы должны были стать отцом ее ребенка?

Казалось, еще немного и Джонсон расплачется, но он сдержался.

— Да. Но нам было бы нелегко. Его светлость ни за что не позволил бы ей связать свою жизнь с простолюдином. Мы хотели бежать во Францию или еще куда, но, боюсь, это было бы невозможно. Как бы мы там жили?

— Это под вашим влиянием она приняла католичество?

Джонсон отвернулся, чтобы Шекспир не видел его страданий.

— Не совсем так. Мы много беседовали. Долгое время она была одинока, большинство членов семьи ее не принимало, за исключением его светлости. Она приходила ко мне, и мы часами разговаривали обо всем: о религии, музыке, науке, о серьезных вещах для нас, молодых людей, но нам был очень интересен и окружающий нас мир. У нас было много общего, поскольку в этом доме мы оба были чужаками. Однажды она спросила меня, не католик ли я. Наверно, у нее были какие-то догадки на этот счет. Я признался, что католик. Ее это очень заинтересовало, и я согласился взять ее с собой на мессу. Там она и познакомилась с Кэтрин Марвелл, с которой, как я понимаю, вы знакомы, как и со многими другими.

— Но в то время вы еще не были любовниками?

— Нет. Это случилось в конце прошлого лета. Какое-то время Бланш хотела отправиться послушницей в итальянский монастырь. Но передумала. Между нами вспыхнуло чувство, и вскоре мы стали любовниками. — Он помолчал, затем уже тише произнес: — Молю вас, не судите нас строго.

— Все зависит от того, насколько вы мне поможете. Расскажите мне об этих тайных мессах. Кто на них присутствовал? Среди присутствующих был фламандец? Какие священники служили мессу?

— Я не могу вам этого сказать, господин Шекспир.

— Мне нужно это знать. Вы должны мне это сказать.

— Господин Шекспир, я не могу. Вы хотите, чтобы я предал тех, кто мне доверился?

— Да, Джонсон, хочу. Это дело государственной важности. Я считаю, что фламандец представляет опасность для государства. Я должен узнать его имя и местонахождение, а вы можете мне в этом помочь.

— Простите, но больше я вам ничего не скажу.

— Тогда, господин Джонсон, я буду считать вас своим главным подозреваемым в деле убийства леди Бланш Говард. У вас был мотив. В следующий раз мы увидимся в «Ньюгейте», где я допрошу вас по всей строгости именем Ее величества королевы. У меня нет времени для деликатностей.

— Господин Шекспир, пожалуйста…

— Ордер будет выписан к концу дня, и за вами придут шериф или его констебли. А пока не покидайте этого дома, или, и я вам это обещаю, когда вас арестуют, вы поплатитесь за это. — Шекспир направился к двери.

— Господин Шекспир, подождите…

Он остановился и повернулся.

— Да?

Джонсон хотел что-то сказать, но передумал и в отчаянии покачал головой.

Шекспир развернулся, словно взбешенный бык, и пошел прочь. Он был зол: зол на Джонсона за то, что тот поставил его в такое положение, зол на себя за то, что пригрозил насилием человеку, который заслуживал лучшей доли. Но убийца уже совершил одно покушение на Дрейка. Когда ждать следующего?

Томас Вуд проснулся едва дыша от ужаса. Чьи-то пальцы сжимали ему горло, а руки были крепко прижаты к кровати. Он изо всех сил пытался освободиться, но не мог даже пошевелиться.

Была глухая ночь. Он услышал, как где-то вдалеке ночной сторож отсчитал час. Еще минуту назад ему снились приятные сны, а в следующее мгновение наяву его ждал кошмар. Он пытался дышать, но чья-то рука все сильней сжимала ему горло.

— Вуд? Томас Вуд? — Голос был грубый и резкий. Рука сжала Вуду горло и подняла его с подушки. Второй незваный гость заломил ему руки за спину и связал. Наконец рука, сжимавшая горло, ослабила захват, и Вуд принялся судорожно хватать ртом воздух, словно попавшийся на крючок и вытащенный из воды линь.

Вуд сидел на своей роскошной, покрытой малиновым с золотом покрывалом кровати с пологом из богатой камчатой ткани. Просторная спальня была отделана великолепными деревянными панелями. На Вуде была ночная рубашка из белого батиста и колпак. Однако теперь эту красивую комнату заливал свет смоляных факелов, которые принесли с собой шесть грубых мужчин. Один из них, тот, что стоял ближе остальных и говорил с Вудом, с презрением рассматривал его с ног до головы. Вуд попытался возмутиться, но издал лишь сип.

— Томас Вуд?

Вуд кивнул, пытаясь произнести «да».

— Томас Вуд, вы арестованы по обвинению в тяжком преступлении. Вас отвезут на допрос, затем вы предстанете перед Судом равных,[52]который признает вас виновным и приговорит к повешению.

— Что? Какое преступление? — прохрипел Вуд.

— Кража, Вуд, кража древесины, предназначенной для кораблей Ее величества. Мы знаем, как вы построили этот особняк.

— Что вы такое говорите?

Человек сделал шаг назад. На нем была накидка из черного меха.

— Вуд, вы прекрасно знаете, о чем я. Для строительства этого дома вы использовали корабельный лес. Материал опознан, без сомнений. Вы построили прекрасный дом, а испанцы могут спокойно посылать свои корабли к нашим берегам.

— Это ложь!

— О, вы обрели голос.

— Говорю вам, эту древесину привезли мои плотники, уважаемые мастера своего дела. Я ничего не крал, господин… Кто вы?

— Топклифф. Суду решать, кто говорит правду, Вуд. Вы пойдете с нами. — Он повернулся к своим людям. — Уведите.

Спустя три дня пребывания в зловонной норе у отца Коттона начались видения. Он видел странные вещи: ангелов с крыльями из паутины, демонов с ногами о семи когтях и красные тушки освежеванных петухов, от которых, словно от клинков, отражался свет. Перед его взором возникали лежащие на белых простынях обнаженные женщины с розовой кожей. Он видел вкушение запретного плода и мяса, от которого веяло тлением, подобно осенним яблокам, провисевшим на дереве слишком долго.

Когда его посещали эти видения, Коттон закрывал глаза и молился. Но видения его не отпускали. Спустя некоторое время он уже не понимал, открыты его глаза или закрыты.