что лучше вернуться в тот супермаркет, где он уже бывал: не хотел уходить далеко, ведь роды должны начаться со дня на день. В результате он два дня как сумасшедший гонялся за проклятым петухом, нашел несколько помятых консервных банок да еще и руку поцарапал. Итог неутешительный: очередная неудачная вылазка. А он представлял, как возвращается в лагерь победителем. Воображал, как просияет Рут, когда услышит сдавленное кукареканье петуха из ящика, закрепленного на самом верху груженой тележки. Рут, он знал, переживает, что она пока не в состоянии охотиться, а если бы у них был петух – пусть даже старый и тощий, – появились бы оплодотворенные яйца. Если бы хоть из одного вылупился еще один петушок, они были бы в шоколаде! А он опять возвращается с пустыми руками.

Ничего, доберется он еще до этого шустрого гаденыша.

Ник сворачивает с дороги на песок. Ноги болят от напряжения. Он смотрит в сторону хижины. Дыма нет. Странно. Они всегда оставляют костер: это одна из их непреложных заповедей.

Приближаясь к лагерю, он смотрит на кладовую и замечает, что один из гофрированных железных листов валяется на земле. В образовавшемся проеме видны ряды стеклянных и жестяных банок, мешки с провизией, сложенные под брезентом. Песок усеян осколками и клочьями разорванной пленки и залит ягодным соком, похожим на кровь.

Здесь явно случилось что-то страшное.

Ник спешит выпутаться из упряжи и хватается за нож. Держа его перед собой, он крадется к хижине.

Снова бросает взгляд на костровую яму. Угли уже погасли, явно прошло несколько часов.

Песок у хижины тоже чем-то залит, но эти пятна гораздо темнее тех, что остались от ягод, почти черные. И по песку что-то волокли. У Ника замирает сердце. Здесь кто-то умер.

Не сводя глаз с хижины, он сжимает в руке нож, чтобы, если придется, мгновенно среагировать на угрозу.

– Эй!

Ник задерживает дыхание, ожидая ответа.

Тишина.

Сердце в груди пускается вскачь.

Потом он слышит шуршание быстро откинутой парусины.

– Папа!

К нему, улыбаясь во весь рот, бежит дочь. Весь перед ее грубо пошитого платья в темно-красных пятнах крови. Ник ставит ружье на предохранитель, вешает его на плечо и кидается к дочери.

– Малышка! – Он подхватывает девочку на руки.

– Мы не спали всю ночь! – приглушенным голосом сообщает Фрэнки, носом утыкаясь в шею отца.

С гулко бьющимся сердцем Ник несет дочку к хижине, но при виде кровавого месива у входа останавливается. Это зрелище напоминает кадры одного из тех ужастиков, которыми он любил пугать себя в кинотеатрах: нагромождение лап, морд, золотистой шерсти, обагренной кровью.

– Пап, мама застрелила их, насмерть. Эти злые собаки хотели съесть нашу еду. А теперь мы будем есть их.

Ник пытается осмыслить, соединить в цельную картину все, что предстало его взору: следы волочения по песку окровавленных животных, множественные отверстия от пуль в передней части хижины.

– Мама научит меня сдирать с них шкуру, как со свиней, – с гордостью докладывает малышка. – Сдирать она будет сама, потому что нож острый. Но мне разрешила помогать. – Облизывая губы, Фрэнки улыбается потрясенному отцу. – Ням-ням. – Она показывает на собачьи трупы у его ног, наваленные на грязную полимерную пленку.

Ник медленно опускается на корточки, чтобы его глаза оказались на одном уровне с лицом дочери, ласково берет девочку за плечи.

– Фрэнки, а мама где?

– В хижине. – Малышка прикладывает пальчик к губам. – Тсс!

Мама и ребеночек спят.

Огонь не горит и в хижине. Холодно, темно.

– Рут? – Он приближается к постели и чувствует сладковатый запах. В тусклом свете различает очертания Рут, укрытой одеялами. – Рут?

Шорох. Из-под одеял доносится воркование. Будто голубь угодил в западню.

Ворох на постели оживает. Вздох. Кряхтение.

– Рут!

Ник садится на постель, откидывает одеяла. Рут лежит на боку. Волосы ее распущены, на влажный лоб налипли завитки. Одежда испачкана в том месте, где она прижимает к груди тряпичный сверток.

– Майя, – произносит Рут, вручая Нику завернутую в тряпье дочку.

Она совсем крошечная. Ее появления они ждали только через несколько недель. Глаза без ресниц смотрят на него близоруко; лицо все еще сморщенное и красное после прохождения через родовые пути; в складках вокруг рта и в ушах – белесая слизь.

Глаза Ника наполняются слезами. Он берет малютку на руки, и та извивается: сильная, хоть и родилась раньше срока.

– Майя? – Он улыбается Рут, а по его лицу текут слезы.

– Да, Майя. В честь твоей мамы.

– Я думал, ты назовешь ее Энн, в честь своей.

– Я выбрала имя для Фрэнки. Да и потом, мне кажется, она больше похожа на Майю. – Рут приподнимается на локте, глядя на дочурку, которую Ник держит на руках.

Он наклоняется, целует Рут в макушку.

– Храбрая. Отважная. Майя.

Ник осторожно опускается на постель рядом с Рут. Она переводит взгляд с ребенка на него.

Его сердце разрывается от счастья.

– Майя, – с благоговением произносит он.

30

– Это не спонтанное решение. Не было так, что я проснулась и подумала: все, надо ехать. Я пришла к этому постепенно.

Впервые за двадцать минут Алекс поднимает на нее глаза. В них появилась жесткость, вытеснившая теплые золотистые искорки.

– Ты постепенно забронировала билеты на другой конец света?

– Нет, я имею в виду процесс принятия решения.

– Так ты не бронировала билеты? – Морщинки в уголках его глаз разглаживаются, лицо озаряет надежда.

– Забронировала, да. На самолет. Я не бронировала их постепенно.

Алекс снова утыкается взглядом в пол. Упершись локтями в колени, держится за голову, словно баюкает ее.

– И ты едешь одна?

– Да, – слышит Рут свой голос.

И это истинная правда. Она приняла решение и не станет его менять. В груди разливается тепло. Наконец-то! Наконец-то она нажала кнопку, над которой многие месяцы зависал ее палец. Годами она переживала, что в какой-то момент свернула не туда, выбрала легкий путь, спокойную улицу. Наконец она предприняла хоть что-то, решив перестать быть несчастной, и сделала это самостоятельно.

Ее внимание привлекают странные звуки, которые издает Алекс. Наклонив голову, он фырчит; его спина сотрясается от судорожных вздохов.

Плачет, что ли?

Рут садится рядом с ним на диван, уже собирается утешить его, но видит, что он не плачет, а смеется.

– Ну-у насмеши-ила. Да ты же недели не протянешь!

– Что, прости? – У Рут кружится голова.

– Забавно: ты думаешь, что сумеешь в одиночку путешествовать по Новой Зеландии, без Фрэн, без меня или еще кого-нибудь, кто держал бы тебя за ручку. Как ты вообще рассчитываешь жить вдали от своих