В это время Борис Иванович Столяров сидел за обеденным столом, хлебал борщ и вдохновенно рассказывал о том, как он скакал с езидами на конях, перегоняя баранов и коров с пастбища на пастбище, лепил из навоза лепешки и выкладывал их на солнцепек, лакомился домашним сыром и обучал детишек-езидов грамоте, познавая культуру этой народности все больше и больше.

– Представляешь, Тимочка, они девочек замуж выдают в четырнадцать лет, каково, а? И в школу не ходят по большей части. Научился читать и писать – и хватит. Интересный народ, очень интересный.

Елизавета Анатольевна намазала на хлеб тоненький слой джема и поддержала разговор:

– Это ужасно, Тимочка, это просто ужасно, они такие темные, такие… Господи, как они только живут! Боря, тебе необходимо завтра посетить врача, мало ли что…

Как и полагается самоотверженной жене ученого, она вызвалась поехать с мужем в горы и просидела четыре часа на жаре под зонтиком и в белых кружевных перчатках, отгоняя от себя слепней и комаров.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Борис Иванович, представляя, что скажет жена, если узнает, что во время конной прогулки он пил воду из родника и ел с езидом-проводником из одной миски.

Тимофей сидел молча, водил ложкой по дну тарелки и делал вид, что увлечен рассказами родителей, мечтая наконец-то доесть суп и удалиться в свою комнату, чтобы перебросить фотографии Арусяк на компьютер.

– Кстати, Тима, зачем ты купил столько картин и дудок? – поинтересовалась Елизавета Анатольевна.

– Ну, друзьям подарю в Москве.

– Не нравится мне эта мазня. – Елизавета Анатольевна недовольно оглядела одну из картин.

– Никакая не мазня, хорошие картины. Я, пожалуй, спать пойду.

Пожелав родителям спокойной ночи, Тимофей побежал в комнату, сел за компьютер и замер перед экраном, любуясь пилоткой, из-под которой струились черные кудри. Лица красавицы Арусяк на фотографии не было, впрочем, Тимофей помнил его до мельчайших деталей и допоздна просидел перед монитором, моля Бога, чтобы прекрасная армянка не забыла номер его телефона и позвонила ему как можно быстрее.

Арусяк тоже промучилась полночи. Заснуть мешали душевные переживания, проклятые комары и вопли лиазора Гарника, который объявил войну мормонам и сидел у подъезда с бутылкой коньяка и плакатом «Долой американских проповедников!», распевая революционные армянские песни. Замолчал он только после того, как выскочил муж Ашхен и облил его ведром воды.

– Вы еще вспомните меня, я в Россию от вас уеду, еще пожалеете! – заорал Гарник и затих.

Утром Арусяк вскочила с постели в холодном поту. Ей приснился кошмар. Арусяк скакала на коне с Тимофеем, уворачиваясь от пуль отца, который мчался следом, извергая страшные проклятия. За отцом вприпрыжку бежала Вардитер Александровна, подбирая полы развевающегося на ветру платья и сжимая губами кольцо с огромным бриллиантом, который играл на солнце, ослепляя всех вокруг. За Вардитер Александровной бежал Сурик и вопил: «Зря, что ли, машину продал, вернись!» – «Иссо и субы мне выдлал солотые, соб кольсо сделать», – прошамкала Вардитер Александровна, и, обернувшись, Арусяк увидела, что у старушки не хватает двух передних зубов. Погоня приближалась, и тут конь, на котором скакала Арусяк со своим возлюбленным, резко остановился, повернул голову, и только сейчас Арусяк заметила, что это голова Вачагана. «Гы, ловко я вас обдурил, иго-го!» – заржал Вачаган-конь, стукнул копытом и стал как вкопанный. – Мама! – завопила Арусяк и проснулась.

– Что с тобой? – поинтересовалась Офелия, которая сидела на кровати и старательно наводила стрелку над левым верхним веком.

– Ничего, все хорошо, – ответила Арусяк, вставая с постели.

Офелия посмотрелась в зеркало, прищурилась и стала наводить вторую.

– Ты куда-то собираешься? – поинтересовалась Арусяк, потягиваясь.

– На вернисаж, – ответила тетка и продолжила свое занятие.

– А-а, – зевнула Арусяк, удивившись, отчего это тетка вдруг ни с того ни с сего решила накрасить глаза.

Офелия неторопливо довела вторую стрелку, накрасила губы сиреневой помадой, промокнула их салфеткой и принялась укладывать свои роскошные густые волосы.

Желание навести марафет возникло у Офелии утром. Она провела бессонную ночь, каждый час доставая гороскоп и перечитывая его. Отсутствие в обозримом будущем мировой славы повергло Офелию в уныние, но перспектива удачного замужества, доселе пугавшая ее, вдруг представилась ей не такой уж и страшной. Художница успела увлечься эзотерикой и понять, что перечить судьбе не имеет смысла, дабы не ухудшать свою карму. Может, она просто устала от одиночества, или на то были другие причины. Так или иначе, Офелия решила, что немного косметики ей не повредит. Последний раз она красилась на школьный выпускной, поэтому в ящике стола обнаружилась только одна сиреневая помада, лежавшая там, наверное, с тех самых времен. Найдя коробку с цветными карандашами, Офелия выбрала из них черный и стала подводить глаза. Ее смущало лишь одно обстоятельство: ни один знакомый мужчина не подходил на роль мужа многогранной и капризной творческой натуры. Тогда Офелия решила, что встреча с будущим супругом еще предстоит и приготовиться к ней не помешает.

Арусяк в это время заваривала на кухне кофе и думала о своем прекрасном принце, пытаясь придумать причину, по которой можно было бы улизнуть из дома на свидание. В том, что оно состоится, Арусяк не сомневалась ни на секунду, ибо женская интуиция подсказывала, что после ее звонка Тимофей примчится как на крыльях. Но ничего не приходило ей в голову. Девушка почесала затылок и пошла на балкон думать дальше.

– Ой! – вскрикнула Арусяк через мгновение.

Этажом ниже красовалось платье Рузанны, которое она позавчера оставила на крыше. Зеленое платье с рюшами развевалось на ветру, как будто призывая правоверных на борьбу с гяурами[11]. Арусяк побежала в спальню.

– Офик, платье нашлось. Оно у соседей, надо пойти и забрать, – выпалила она.

– Какое платье? Где платье? – Офелия удивленно посмотрела на Арусяк своими черными, подведенными жирными стрелками глазами.

– На седьмом этаже на балконе висит, так что не пропало. Пойдем и заберем.

– Раз на седьмом – значит пиши пропало, – махнула рукой Офелия. – Там Лилит живет.

– Какая Лилит? – спросила Арусяк.

– Старая дева, преподает английский язык в школе. Она тебе не отдаст платье просто так, скажет, что это ее вещь, и закатит скандал. Надо что-то придумать. Погоди, сейчас. – Офелия встала и сходила на балкон. – Да, наше платье, – вздохнула она. – Надо как-то его выкрасть.

Через несколько минут в голове Офелии созрел гениальный план, согласно которому Арусяк должна была спуститься к Лилит и попросить у нее почитать книгу на английском языке, а потом под каким-нибудь предлогом выйти на балкон и выкрасть платье.