Продвижение вперед фактически прекратилось. А дождь все лил и лил — стальные прутья дождя, сопровождавшие своими хлесткими ударами каждый наш шаг и издевательски барабанившие по деревянным крышам всякий раз, когда мы находили укрытие для ночлега.

В этих экстремальных, я считаю, погодных условиях Группа армий «Центр» сумела довести битву в огромном «котле» у Вязьмы и Брянска до победоносного завершения. Захваченные нами трофеи — танки, артиллерийские орудия и прочая военная техника и оборудование — не поддавались подсчету. Количество пленных было столь огромным, что определить его тоже оказалось весьма затруднительным. По слухам, в плен было захвачено более шестисот тысяч человек. Нескончаемый и все разраставшийся поток этих людей конвоировался мимо нас на запад практически все светлое время суток. В масштабах этого грандиозного сражения батальон, полк или даже дивизия почти не имели значения. Однако каждое это подразделение и каждый человек в каждом из этих подразделений вынуждены были сталкиваться и справляться с поистине экстремальными условиями. Предпоследняя победа была одержана. Красная Армия отчаянно цеплялась за каждую пядь земли, чтобы удержать Вязьму и Брянск, и все же не удержала их. Последнее серьезное препятствие на пути к Москве было преодолено.

Теперь у русских оставался один, самый последний союзник, который только и мог прийти к ним на помощь, как это уже бывало раньше, — General Winter (Генерал Зима)! Через ужасающие зимние дожди, каких не видывали даже здешние старожилы, мы кое-как уже прорвались. Теперь я все чаще раздумывал о старике-дровосеке из Бутово и, главное, о его пророческих словах: «В этом году жуки откладывают свои личинки очень глубоко в земле. Зима, стало быть, будет ранней». Оставалось лишь надеяться на то, что мы успеем захватить Москву до того, как ударят по-настоящему суровые морозы.

21 октября мы форсировали Волгу между Старицей и Калинином и, сокрушив все сопротивление врага, продвинулись на тридцать километров в направлении Торжка. Заночевали мы в небольшой деревушке в компании с нашими артиллеристами. Мы были настороже и находились в полной боевой готовности на случай неожиданного ночного боя, поскольку всего в восьми километрах от нас перемещались параллельным курсом значительные силы русских.

Следующее утро выдалось ясным и солнечным; на радостях все мы даже и думать забыли о вчерашнем ливне с градом. Мы были заняты подготовкой к продолжению нашего походного движения на северо-восток, как вдруг с пункта наблюдения поступило сообщение о том, что прямиком к занимаемой нами деревне направляется колонна не подозревающих об этом русских. Мы с Кагенеком поспешили на наблюдательный пункт, чтобы убедиться во всем самим. Из леса прямо на деревню действительно выдвигалось значительное формирование конных русских, сопровождаемое артиллерийскими и прочими конными упряжками. Они все выходили и выходили из леса — шеренга за шеренгой, орудие за орудием, отделение за отделением. Наши артиллеристы и пулеметчики тщательно прицелились по ни о чем не догадывавшимся русским. Затем раздалась команда «Огонь!»…

Первый же залп наших гаубиц угодил точнехонько по самой плотной головной колонне с расстояния в шестьсот метров. Это была не просто кровавая бойня, но настоящее массовое уничтожение. Красные отпрянули назад в беспомощном недоумении. Перепуганные лошади тоже пятились, падали, их повозки становились неуправляемыми. Второй залп ударил уже практически прямой наводкой, и те всадники, что еще оставались в седле, бешеным галопом ринулись обратно в лес. Тут к этой ужасной бойне подключились и наши крупнокалиберные пулеметы. Обезумевшие от ужаса и отчаяния русские падали на землю и пытались спастись ползком.

Некоторое количество наших офицеров, собравшихся на наблюдательном пункте, следили за этой хладнокровной бойней с поразившим меня веселым ликованием. Я отвернулся, но тут мне на память помимо моей воли пришли картины не менее кровопролитной резни, устроенной нам казаками у озера Щучье. Ко мне подошел Кагенек и, успокаивающе похлопав по плечу, проговорил:

— Тут уж ничего не поделаешь. Лучше уж мы их, чем они нас. Как говорится, убей или будь убитым.

Кровавая расправа над русскими была завершена без единого выстрела с их стороны. Перед тем как отправиться в путь, мы перенесли всех раненых красноармейцев, которых еще можно было спасти, в дома, и я помог им всем, чем только мог, а затем оставил на попечение местных жителей. Кагенек и я выезжали из деревни верхом, рядом друг с другом, в гнетущей тишине. Затем я проговорил, как бы ни к кому не обращаясь:

— В последнее время я все чаще начинаю чувствовать себя как-то глупо, неустанно складывая и сшивая по частям то, что другие тут же, целенаправленно и методично, рвут в клочья. Все это так дьявольски нелогично!

— Это война, Хайнц, — пожал плечами Кагенек. — Нужно просто постараться мужественно переносить это и не унывать.

— А что ты скажешь насчет всех тех, что мы захватили в плен? Что сталось с тем полумиллионом людей, что оказались в нашей власти за последние три недели?

— Я думаю, что это слишком завышенная цифра. Наступающая армия просто не в состоянии управляться с таким количеством пленных.

— Вот именно! И все, что мы в состоянии делать, — это конвоировать это огромное стадо людей под дождями и по морозам. А ты думаешь, их кормят по-нормальному? Или оказывают медицинскую помощь? Они там просто мрут как мухи. Не удивлюсь, если там еще и каннибализм наблюдается!

— Ты проявляешь к ним излишнее сочувствие, — довольно резко оборвал меня Кагенек. — И что, черт побери, мы должны для них делать? Не забывай о том, что все наши колонны с продовольствием увязли в этом болоте — нам и самим почти нечего есть. Вспомни также, что русские, отступая, пожгли все свои хлебные поля и уничтожили зернохранилища и все остальные продовольственные хранилища. Это ведь они сделали это — не мы. А сколько железнодорожных сообщений они вывели из строя! Так что сами виноваты. Ты просто слишком подавлен.

— Ты абсолютно прав. Именно подавлен, — с чувством вздохнул я.

— Тогда взбодрись и не унывай, а лучше подумай о наших собственных трудностях, — с примирительной улыбкой проговорил Кагенек. — Тебе, например, известно, что в гуляше у нас третий день конина вместо мяса?

Впереди вдруг раздалось два гулких взрыва. От головы колонны по цепочке донесся ставший уже до боли привычным призыв: «Доктора и носилки — вперед!» Головной отряд батальона только что угодил прямо на дороге в недавно заложенное минное заграждение. Я пришпорил Сигрид и понесся галопом вперед.

Около двух свежих воронок на дороге лежали трое. Двое погибли мгновенно, третий был еще жив. Его правая нога была полностью оторвана взрывом, а внутренности из ужасно разорванного живота свисали прямо на дорогу. Он кричал в агонии.

Минное заграждение было устроено на непосредственных подступах к небольшому мосту через реку. Я стоял метрах в тридцати от ужасно изувеченного солдата, но подбежать к нему прямо по дороге было бы чистым безумием, даже с помощью миноискателя. Русские очень часто применяли «деревянные мины», почти не имевшие металлических частей, и миноискатели реагировали на них очень слабо, если вообще реагировали. Слышать душераздирающие крики раненого было просто невыносимо. Мины не могли быть заложены более двух дней назад, а справа от дороги была явно не притоптанная трава и буйно разросшиеся сорняки. Сопровождаемый Генрихом, я пробежал по зарослям сорняков к реке, пробрался по кромке воды к мосту, вскарабкался на него и осторожно приблизился к раненому с другой стороны.