…Пусто в городе Пекине,

Все дома темным-темны,

Только звезды в небе синем

Над Пекином зажжены.

Два китайские солдата

Повстречались нам впотьмах,

Два знакомых автомата

Дулом книзу на ремнях.

Ни машин, ни пешеходов,

Ни китайских фонарей,

Молчаливо спят у входов

Морды каменных зверей.

В магазине на витрине

Только лозунги видны.

Пусто в городе Пекине,

Но у каменной стены…

Два китайские солдата

Повстречались нам впотьмах,

Два знакомых автомата

Дулом книзу на ремнях…

Картина мрачная и холодная. Еще не зная многого из того, что узнали мы через пять — семь лет о Китае, поэт, только соприкоснувшись с «каменной стеной», сразу почувствовал людское отчуждение, и холод пробежал по его строкам. «Два знакомых автомата» — ему ли, Орлову, не узнать было отечественного оружия, по-дружески переданного нами и вдруг зловеще показанного в пекинском сумраке. Можно понять, какая суровая тревога коснулась сердца поэта, столько пережившею на недавней мировой войне, и какая горечь полыхнула в нем, когда в Мукдене увидел он в полном запустении памятник своим побратимам, советским танкистам, освобождавшим Азию от японских захватчиков и погибших там.

…Камешку в Мукдене

Двадцать пять годов.

На его ступенях

Никаких цветов.

В городе Мукдене

Камень в сто пудов.

В нашей поэзии еще не было таких стихов. Впервые продиктовало их чуткое, мужественное сердце Сергея Орлова.

…А в тот далекий ленинградский вечер, когда мы сидели и разговаривали, никаких стихов не касались. Живые детали, самые малые приметы увиденного и почувствованного Орловым волновали нас больше всего. В кабинете были уже Виолетта Степановна, его жена, мать Екатерина Яковлевна, и Сергей Сергеевич, задернув на окне штору, стал показывать нам снятую им в Китае любительскую цветную кинопленку.

— Вот все, что разрешили нам снять, — сказал он, настраивая в темноте проектор.

И на стене заколыхались дивные краски, залепестились, зафонтанились цветы, цветы, цветы. Их было много, самых разных, редких, причудливых. Но они не радовали нас. Они казались нам холодными, словно в инее на белой стене.

5. Белые сквозняки

Занятый журналистскими делами в Ленинграде, а потом секретарскими — в Москве, в российском Союзе писателей, Сергей Орлов душой часто рвался в синеву Белозерья, но приезды его на родину были редки. Командировочные задания уводили совсем в другие места — и по нашей стране, и по многим странам Запада и Востока. В сутолоке вокзалов, в громе аэродромов он тосковал по прохладной тишине родного Севера.

…Всюду с ревом города

На земле зимой и летом

Низвергались в никуда,

Словно водопады света.

Не было ни зим, ни лет,

Были тропики и холод,

Снег и пальмы. Белый свет

Мчался, как волчок веселый.

Но однажды на краю

Взлетной полосы, на пашне

Вдруг припомнил жизнь свою

Разом всю, как день вчерашний…

Вспомнил молодость свою,

Как горящую ракету

В том бою, году, краю

И ушел и сдал билеты.

Много ныне по-туристски странствующих поэтов. Пестрота пейзажей и городов — это приставленная к глазам разноцветность игрушечного калейдоскопа. Стеклышки крутятся, выстраиваясь на миг то одним, то другим узором, и зажигают глаза — тоже на миг — усталым удивлением. Такое кочевническое видение не задевает сердца, не будит мысль, а только тешит тщеславие.

Поездки же Сергея Орлова были граждански заостренными. Его вело желание ощутить космический ветер времени, примерить правду, выстраданную им и его Родиной, к жизни иных народов и земель. И всегда в нем по-фронтовому горело чувство защитника и вестника этой правды.

Родина для человека, граждански самоустраненного, духовно не связанного с ее историей и культурой, всего лишь паспортное обозначение. Такой человек не живет, а проживает, словно очутился по воле случая на временной пристани. Дунет непогожий ветер — и уносят волны бог знает куда. Устойчивость человека покоится на чувстве Родины. Родное видится и вширь, и вдаль, и вглубь любящему сердцу.

Сергей Орлов тревожно любил Россию. Вся его огневая поэзия — признание в этом.

Россия — Родина моя,

Холмы, дубравы и долины,

Грома морей и плеск ручья,

Прими, Россия, слово сына!

Ты стала всем в моей судьбе,

А мне за жизнь свою, признаться,

Как матери, в любви к тебе

Не доводилось объясняться…

Россия — Родина моя!

Цвет знамени, цвет ржи, цвет неба

В них слава древняя твоя

Взлетает с новою на гребень…

И видел он, видел, когда складывал эти строки, синеву родного, древнего Белозерья. Точно так, как Александр Яшин, создавая многие свои книги, видел сосновые гривы и ржаные озера отеческого угла за Никольском-городком, а Николай Рубцов — болотные, клюквенные, глухие просторы за Тотьмой. В этой смотровой направленности не узость, не ограниченность взгляда, а соприкосновение к тайному огню поэзии — Родине.

Светлый Север, лес дремучий

В узорочье, в серебре…

Как медведи, в небе тучи

Черно-буры на заре.

Ели словно колокольни,

Тишина, как спирт, хмельна,

И из трав встает над полем

Рыжим филином луна.

Пенье вёсел, скрип уключин.

Рокот журавлиных стай…

Не скажу, что самый лучший,

А милей всех сердцу край!

В последний раз мы встретились с Сергеем Орловым в Вологде за два месяца до его кончины. Он приехал вместе с художниками как член Комитета по Государственным премиям для осмотра в здании драмтеатра прекрасно выполненного интерьера, выдвинутого на соискание премии. Встретились мы опять-таки в старом «Золотом якоре». В городе появились уже новые гостиницы, но Орлов всю жизнь был верен своим первым привязанностям — остановился там, где много раз останавливался прежде.

Пришли мы в номер с Леонидом Николаевичем Бурковым — другом юности Орлова по Белозерску, человеком военным, душевно любящим поэзию и поэтов. По-братски обнялись, расселись друг против друга, и так стало хорошо, тепло от взаимной близости. Никаких особых перемен в Сергее Сергеевиче мы не нашли, разве что след утомленности