комнате, Ирка Белая, валяется в непотребном виде абсолютно пьяная на кровати Ирки Чёрной и храпит.

— Интересные у твоих подруг фамилии!

— Это не фамилии. Мои соседки обе — Ирки. Но одна — блондинка, другая — брюнетка. И когда меня кто-нибудь спрашивает об одной из них, то…

— Понял. Продолжай.

— Так вот. Храпела Ирка, лёжа на спине. Юбка задрана до пупа, трусы разорваны, а на одеяле и бёдрах характерные, ещё влажные пятна. То ли её дружок, такой же пьяный, по-быстрому сделал своё дело и ушёл, даже не удосужившись укрыть чем-нибудь свою подружку. То ли кто-то из проходивших мимо нашей комнаты ребят воспользовался ситуацией. Хотя, дружок вряд ли уложил бы Ирку на чужую кровать.

Утром Ирка судорожно металась по комнате. Одна половина лица — белая, другая — красная. Ирки Чёрной в то время не было — она заболела и уехала домой, в деревню, лечиться бабушкиными вареньями и мёдом. Так что на вопросы Ирки Белой о том, что с ней произошло накануне вечером, пришлось отвечать мне. Эта идиотка даже не помнила, как и с кем оказалась вчера дома. Я, естественно, ничем не могла ей помочь. Но Ирка мне не поверила.

И с того дня отношения между нами стали ухудшаться. Чем больше ухмыляются окружающие в её сторону, тем всё более злобно та смотрит на меня. А чем я виновата? Я нашла себе ещё одну работу и стараюсь бывать в общаге как можно меньше. Так что да, ты наверняка прав — я действительно мечтаю об отдельном собственном жилье! Ладно, оставим догадки и предположения о моих снах. Лучше расскажи, что было с тобой дальше.

— Дальше? Неужели я ещё не надоел тебе своими баснями? — улыбнулся Лидин.

— Нет, что ты! Мне всё о тебе интересно. Продолжай!

— Ну, хорошо. Значит, я остановился на московских «углах»…

На выходные я, конечно, приезжал домой, в Коломну. Отъедался, отсыпался и даже успевал встречаться со своей девушкой. Я был уверен, что живу в ужасных условиях, но настоящий ад начался, когда я лишился последнего «угла».

У нас был такой предмет — сопромат. Сопротивление материалов. В институте ходила присказка: кто сдал сопромат, может смело жениться. В варианте для девушек — выходить замуж. Потому что, «вся суть сопромата — где тонко, там и рвётся!» Вот такие пошлые намёки выдавали нам тогдашние преподаватели. На нашем факультете сопромат вёл довольно молодой и симпатичный мужчина. Назовём его условно — некто Балкин. Всегда ухоженный, модно одетый, довольный жизнью. Свои лекции он начинал с пересказа какого-нибудь западного детектива. Детективы тогда были страшным дефицитом, тем более — западные. И вот первые десять минут своей лекции Балкин рассказывал нам детектив. Не полностью, конечно, а только кусочек, с продолжением на следующей лекции. Это был его метод создания массовости посещения.

— Ой, у нас тоже есть такой препод! — радостно всплеснула руками Лена. — Не молодой, правда, но все девчонки от него год назад были просто без ума! Он с таким юмором вёл свои занятия, сыпал остротами и анекдотами. А однажды заболел и велел нам взять на кафедре его лекции и переписать пропущенные. И представляешь: все его остроты, анекдоты и прочие шуточки, что мы считали экспромтами, оказались аккуратно вписаны в тексты лекций! Облом был страшный! Теперь мы смотрим на него совершенно другими глазами.

— Ну, наше разочарование было намного страшнее, — усмехнулся Лидин. — Детективы Балкин рассказывал с блеском, артистично, а вот лекцию потом читал совершенно бесцветно и, прямо скажу, отвратительно. Преподаватель был из Балкина никудышный. Предмет свой он, конечно, знал прекрасно, но вот объяснить студентам «очевидные» — для него! — вещи не умел или не хотел. В результате, когда началась сессия, весь наш курс взвыл. Не сдал ни один человек! Студенты ходили к Балкину на пересдачу по семь — десять раз. Тот был суров и неумолим. Не миновала и меня сия участь. Этому Балкину, видимо, доставляло какое-то садистское наслаждение нас «заваливать». А может быть, Балкин таким способом самоутверждался: типа доказывал, что умнее всех нас. Он ведь был не намного старше нас, только недавно закончил аспирантуру.

В очередной раз Балкин собрал нас на пересдачу в последний день сессии. Я ответил ему на все вопросы по билету и решил три задачи из четырёх, что он мне предложил. Любой другой преподаватель поставил бы за такой ответ минимум четвёрку, а этот мерзавец заявил, чтобы я пришёл к нему на пересдачу через три дня!

Ошеломлённый, я пытался протестовать, говорил, что мне не нужна пятёрка, что меня вполне устроит и тройка, но тот с ухмылкой заявил, что заставит нас выучить его предмет на «отлично» сейчас, во время сессии, раз уж на его лекциях мы были столь невнимательны.

— Но ведь сегодня последний день сессии! — говорю я ему.

— Ну и что? — пожал тот плечами в ответ.

— Меня лишат стипендии за неуспеваемость!

— А зачем вам стипендия? — сделал удивлённые глаза Балкин. — Вы пришли сюда учиться, а не деньги зарабатывать! — с немыслимым пафосом заявил этот лощёный негодяй, окидывая меня и других ребят и девчонок, пришедших к нему на пересдачу экзамена, насмешливым взглядом. Он, видимо, был из обеспеченной московской семьи и никогда не имел материальных проблем. Не из нищих, короче.

Не только я остался тогда без стипендии, была масса жалоб в деканат, в том числе и от тех, кто не привык ходить за отметками более одного раза — сынков и дочек представителей московской «элиты». Стипендия им, конечно, была не особо нужна, но вот своего унижения они проигнорировать не могли, и, наверно, вмешательство именно их родителей привело к тому, что Балкина от нас убрали. Но я всё же на целый семестр тогда лишился стипендии, а с нею и «угла». Пришлось каждый день ездить в институт на занятия из Коломны. Полчаса от дома до вокзала, почти два с половиной часа на электричке до Москвы и от сорока минут до часа (в зависимости от того, в какое здание нужно попасть) на метро и далее пёхом до института. Корпуса нашего института разбросаны по всей Москве, а военная кафедра вообще в Мытищах! Вот и посчитай: треть суток уходила только на дорогу туда и обратно. Короче, я выезжал чуть свет на первой электричке и возвращался практически уже в темноте. Успевал только наспех поесть и падал в койку. Спать в электричке я никогда не мог, зато на лекциях мои глаза сами закрывались намертво! Какая тут может быть учёба?

— А я засыпаю в любом