— Спасибо, — поблагодарил Святослав. — Какой-нибудь навес или сарай для машины найдется? Нам кое-что подремонтировать надо.

— Найдется, вон там. — Староста указал на длинный сарай. — Если двери пошире открыть, будет светло.

Фома, не теряя времени, отогнал машину к сараю и пока поставил ее снаружи, благо дождя не было. Торопясь использовать остававшиеся до сумерек светлые часы, он сразу начал копаться во внутренностях вездехода. Святослав отправил к нему Филиппа, а сам вместе с другими двинулся вслед за старостой к дому, расположенному в сотне метров от сарая.

На дом еще не легла печать запустения, неизбежная для всякого брошенного жилища. Казалось, что хозяева лишь ненадолго вышли и вскоре вернутся. Однако вещей внутри практически не было: при нынешней скудости и отсутствии самого необходимого каждый предмет быстро обретал нового хозяина.

Примерно через час Святослав пошел к Фоме узнать, как продвигается ремонт. Открывшаяся картина его несколько обеспокоила: Фома сидел скрестив ноги на краю брезента, где были разложены, как показалось Святославу, все внутренние части вездехода, какие только можно вытащить, а Филипп, расположившись чуть поодаль на колоде, молча созерцал это с видом философа, не ожидающего от жизни ничего хорошего. Подойдя ближе, Святослав спросил:

— Фома, ты уверен, что, когда соберешь все обратно, у тебя не останется лишних деталей?

— Не волнуйся, командир, — успокоил его Фома, пряча усмешку, — хотя их тут много, обычно у меня, наоборот, чего-нибудь не хватает.

— Нет, кроме шуток, ты соберешь все как было?

— Я же не идиот, — обиделся Фома. — Раз разобрал, значит, соберу.

— Ну извини.

— Напрасно сомневаешься! Разве я когда-нибудь делал что-то не так?

Святослав подумал и, в свою очередь затаив усмешку, сказал:

— Помнится, однажды ты сунулся слишком близко к мутам, и они накрутили тебе хвост.

Фома фыркнул:

— Всего лишь слегка поцарапали руку! Ох и язва же ты, командир! Это было давно, пора бы забыть.

— Ладно, считай, что я уже забыл.

Филипп встал и спросил:

— Петр, я тут еще нужен?

— Нет. Вроде бы здесь тихо.

Когда Филипп ушел в дом, Фома, пару раз глянув на Святослава смеющимися глазами, сказал:

— Командир, давно хотел задать тебе один вопросик.

— Так задай.

По лицу Фомы расползлась ухмылка, которую он не мог удержать.

— Что ты подумал, когда увидел меня с Марией? Тогда, когда я вытащил ее из ванны. Только честно! Ты не подумал, что мы?..

— Нет.

— По-о-очему? — разочарованно протянул Фома.

Святослав хлопнул его по спине:

— Не знаю почему. Просто не подумал, и все.

— Надо же… Ты меня таким порядочным считаешь или все дело в Марии?

— Пожалуй, и то и другое, — ответил Святослав.

— Надо же, — повторил Фома. — А я вот, когда ты вошел, подумал, что сейчас получу по морде.

— Я тоже не идиот, — сказал Святослав. — Когда ремонт закончишь?

Фома оглядел свое хозяйство, как генерал ряды вверенной ему армии.

— Если вы, когда стемнеет, еще часок фонарями мне посветите, то сегодня управлюсь.

— Мы включим прожектор, — пообещал Святослав.

— Отлично! Тогда завтра с утра можно будет сразу ехать.

Деревенские в большинстве своем держались от незваных гостей подальше, и Святослава немного удивляло то, что никто не подходит с расспросами. Но потом он подумал, что, должно быть, эти люди, как, впрочем, и почти все им подобные, уже настолько долго живут в полной изоляции, что внешний мир для них перестал существовать и потому не вызывал интереса. Взрослые, занимаясь своими делами, равнодушно проходили мимо, и лишь двое детей, мальчик и девочка, оба лет девяти-десяти, застыли поодаль, беззастенчиво рассматривая Фому и Святослава. На их лицах не было страха, одно любопытство. И нечто еще, чего Святославу не удавалось уловить. Что-то, детским лицам не свойственное даже тогда, когда взросление наступает очень рано. Они перешептывались, склонившись друг к другу головами, и их слов не было слышно.

К Святославу подошла Мария. Дети привлекли и ее внимание. Обычно, когда Мария сталкивалась с детьми, в ее зеленоватых глазах загорался теплый огонек, однако сейчас она, вряд ли осознавая это, смотрела на них с хмурым недоумением. Пожалуй, даже с неприязнью. Дети вдруг захихикали, и мальчик сказал громче, чем прежде:

— Они большие и сильные.

Девочка кивнула:

— В таких много крови.

Мария вздрогнула, а Святослав, тоже слышавший эти странные слова, подумал: «Что за чушь они мелют?»

Впрочем, его опыт общения с детьми был крайне ограничен, и он плохо представлял, как они должны себя вести.

«Наверное, эта парочка воображает себя врачами», — решил он и выбросил услышанное из головы.

Дети убежали, скрывшись между домами. Мария зябко повела плечами:

— Что-то холодно…

— Возвращайся в дом.

Фома поднял голову:

— А мне кто помогать будет?

— Я, — сказал Святослав.

— Ну, ты… Какой от тебя прок? Лучше Мария. Садись рядом, рыженькая, глядишь, и согреешься. Особенно если сядешь поближе, — лукаво добавил он. — А Петра в дом отошли, он нам тут совсем ни к чему будет. Хотя он у тебя не ревнивый.

Святослав лишь хмыкнул, а Мария укоризненно произнесла:

— Фома, ты когда-нибудь угомонишься?

— Нет, вряд ли, если только лет через двадцать-тридцать, когда из меня уже песок будет сыпаться, не раньше.

Мария шутливо всплеснула руками:

— Боже, как еще долго ждать!

— Куда нам торопиться? — подмигнул ей Фома, и Мария невольно рассмеялась.

Несмотря на болтовню, Фома ни на минуту не прерывал своего занятия. Когда стало смеркаться, включили переносной прожектор, а вновь явившийся на помощь Филипп, вооруженный двумя фонарями, направлял их лучи туда, куда не проникал свет прожектора. Все, кроме Фомы, уже поужинали. Его тоже звали, но он отказался, заявив, что поест, когда закончит.

Сегодня была очередь Марии готовить и мыть посуду, и после ужина она осталась на кухне одна. Вечер выдался сухой и относительно теплый, и мужчины высыпали на крыльцо. В зоне они прихватили со склада сигареты, и теперь курящие курили, а некурящие сидели с ними так, за компанию.

Прибираясь на кухне, Мария взяла в руки оставшуюся от прежних хозяев чашку с отбитым краем и двумя трещинами, делавшими ее непригодной для употребления; очевидно, поэтому на нее никто не позарился. Красная, с большими белыми горошками, из толстого фаянса, — прикоснувшись к ней, Мария словно ощутила удар, пришедшийся на кончики пальцев и оттуда распространившийся по всему телу. Красный цвет стал цветом крови, и эта кровь текла по щеке молодой женщины, бежавшей среди чахлых низкорослых деревьев.