— Если быть умницей означает понимать, что глупо рисковать тем, что имеешь, в надежде получить больше, тогда я действительно умная.

— Какая строгая! — сказал он, целуя меня в кончик носа.

— О, Ланс, — ответила я, — как бы я хотела, чтобы ты перестал играть. Я хотела бы…

— Ты хочешь, чтобы я стал другим.

— Только в этом отношении.

Ланс с грустью посмотрел на меня и сказал:

— Бесполезно пытаться переделать людей, Кларисса. Я давно это понял. Так что принимай меня таким, какой я есть… и, пожалуйста, милая моя Кларисса, пусть мои безрассудные поступки не очень влияют на наши отношения.

— Ну и у меня ведь тоже есть слабости.

— Восхитительные, — сказал Ланс, потом притянул меня к себе и прошептал:

— Но кто-то из нас очень удачно вышел из этой печальной истории — моя умница Кларисса.

Весь год был омрачен печальными историями и волной самоубийств, прокатившихся по стране после того, как лопнула «Компания южных морей» Настроение у всех в городе было подавленным Появились полные цинизма карикатуры. Я помню, на одной из них глупость в виде возницы управляла судьбой-экипажем, который тащили лисы с лицами агентов «Компании», а в небе ухмылялся и пускал мыльные пузыри дьявол.

Никто теперь не говорил о том, как быстро разбогатеть, ведь это было одновременно и самым быстрым способом лишиться всего.

Когда Ланс подсчитал свои потери, они его ошеломили. Он решил, что для того, чтобы продолжать прежний образ жизни, нужно продать его земли за городом. Я бы могла предложить ему помощь, но не хотела этого делать. Думаю, что я поступала так из воспитательных соображений, потому что была полна решимости проучить его. Он должен был понять, насколько глупа эта нескончаемая игра.

Мы уехали за город. Было истинным облегчением покинуть Лондон, но даже в селе ходили мрачные слухи о людях, которые оказались перед лицом полного краха. Никуда невозможно было уйти от разрушительного воздействия «Дутого предприятия южных морей».

Мне кажется, Ланс немного раскаивался. Такое случалось иногда с тех пор, как он стал бывать в игровых заведениях Лондона. Когда мы уехали за город, пришел конец вечеринкам, на которых все стремились как можно скорее сесть за карты. У людей просто не было настроения — а у многих не было и средств.

Ланс лишился состояния, но при этом не потерял бодрости духа. Очень скоро он стал расценивать случившееся как везение игрока.

— Все могло бы быть по-другому, — говорил он — Предположим, я продал бы все как раз перед началом падения акций. Подумай, что бы я сейчас имел!

— Но ведь ты этого не сделал, — раздраженно заметила я.

— Нет, но запросто мог это сделать Я поняла, что он не вынес ни малейшего урока из случившегося.

В конце октября пришло письмо от Эммы. Это был поистине крик о помощи.

«Дорогая сестра!

Пишу тебе в надежде на то, что, учитывая наше родство, ты протянешь мне руку помощи. Я в отчаянной ситуации. Мой муж умер. Он перенес удар после краха „Компании“. Мы делали большие вклады, и ты, можешь догадаться, каков результат. Мы потеряли почти все. Я вынуждена буду устроить распродажу и существовать на то, что останется. Кто бы мог поверить, что произойдет нечто столь ужасное! Никому это и в голову не приходило. Все были потрясены. Знаю, что не одна я оказалась в таком положении, но мне нужно решить, что делать. Может быть, вернусь во Францию. Вероятно, так мне и следует поступить. Но я испытываю сомнения… особенно относительно… В общем, нет смысла скрывать факты и далее. Я беременна, Кларисса. Мы так хотели иметь ребенка. Бедный Ральф! Он думал о том, как это будет замечательно… и вот он мертв. У него начался сердечный приступ, когда он узнал, что у нас почти ничего не осталось. Я в отчаянии, потому что меня уговорили рискнуть и вложить все, что осталось от моего отца, в эту злосчастную „Компанию южных морей“.

Не знаю, что мне делать. Можно найти работу, хотя не знаю, насколько это реально с ребенком, за которым нужен уход. Но, дорогая сестра, пока я не поправила свои дела, не будешь ли ты так любезна — и ты ведь однажды мне уже предлагала — позволить мне приехать к тебе? Обещаю, что буду помогать тебе по дому. Постараюсь не мешать тебе. Пойми, что я не просила бы тебя, если бы не оказалась в столь ужасном положении.

Если ты согласна, я приеду к тебе, скажем, через три месяца. Этого времени мне хватит, чтобы устроить здесь дела и спасти то, что в моих силах. Если ты ответишь согласием, я буду счастлива, насколько это возможно в моем нынешнем положении.

Думаю, что буду готова к поездке в январе, и до рождения ребенка останется еще три месяца, так что мне можно будет путешествовать. С нетерпением жду твоего ответа, но начну готовиться уже сейчас, потому что хорошо знаю тебя и уверена, что ты не откажешь мне в моей просьбе.

Твоя любящая сестра Эмма».

Я показала письмо Лансу, и он сразу же ответил:

— Бедная девушка! Она, должно быть, волнуется. Напиши ей сразу же и пригласи к нам. Она составит тебе компанию.

Я тут же отправила ответ и стала думать о том, какие изменения внесет в наше хозяйство появление Эммы.

Рождество мы снова встречали в Эндерби. Дамарис сказала мне, что, как ей кажется, прабабушка и прадедушка слишком стары, чтобы председательствовать за праздничным столом, что и она и Присцилла считают Эндерби хорошим местом для праздников.

Мы делали все, что полагается во время праздника, и дни пролетели быстро. В Лондон мы вернулись шестого января. Эмма, как и предполагалось, приехала в конце месяца.

Она взяла экипаж от Йорка до Лондона; там мы встретили ее в придорожной гостинице и отвезли на Альбемарл-стрит. Мы планировали остаться в Лондоне до рождения ребенка.

Меня очень волновало, что моя сестра будет жить с нами. Оглядываясь назад, я поняла, как мало знаю ее, ведь то, что открылось мне в Хессенфилде, померкло по сравнению с тем важным событием, которым стала для меня встреча с Диконом.

Мы ожидали в гостинице, когда подъехала карета — громыхающий экипаж, обитый кожей, усеянной гвоздями, с кожаными занавесками на окнах, круглой крышей и с сиденьем над багажным отделением.

Сначала вышел проводник, спотыкаясь о мушкетон, который он носил для защиты от разбойников с большой дороги, и о рог, в который он дул, проезжая по городу или деревне. За ним последовал форейтор, ехавший на самой первой из трех лошадей. Его зеленая одежда была отделана золотом, на голове была надета треуголка.

Наконец начали появляться пассажиры, и среди них — Эмма. Она отличалась от всех остальных и даже после длительного путешествия без удобств по грубым и грязным дорогам не потеряла присущей ей элегантности. На ней была темно-синяя шерстяная накидка поверх одежды из того же материала и шляпка, надетая по последней моде набок, тоже синего цвета, с красными крапинками. Одета она была просто, но с большим вкусом. Я так и не смогла понять, что выделяло Эмму среди других: особый покрой ее одежды или то, как она ее носила. Позже я обнаружила, что она сама шила себе одежду, потому что в юности училась у дамского портного в Париже.