Сильви не могла нарадоваться тому, сколь счастливым выглядит этим утром Пьер. Он шагал, едва ли не приплясывая, непрестанно улыбался и заставлял ее хихикать своими язвительными замечаниями по поводу людей и зданий, мимо которых пролегал их путь, – по рю Сен-Жак, через Университетский квартал. Пьер не скрывал своего счастья от помолвки.

Сильви догадывалась, что отчасти его радость объясняется и тем, что юношу наконец-то пригласили на протестантское моление. Он много раз спрашивал у нее, где они собираются, и явно обижался, когда она отвечала, что не вправе ему этого сказать. Хвала небесам, теперь с тайнами покончено.

Сильви не терпелось познакомить его с остальными. Она гордилась своим избранником и хотела, чтобы все увидели, какой он замечательный. Им он наверняка понравится. Оставалось надеяться, что и они придутся ему по душе.

Семейство миновало ворота Святого Жиля и на окраине города свернуло с дороги на едва различимую тропу, водившую в лес. Приблизительно в сотне ярдов от поворота, невидимые с дороги, поджидали двое коренастых парней, весь вид которых выдавал в них охранников, пусть они были без оружия. Жиль Пало кивнул этим парням, ткнул пальцем в Пьера и сказал:

– Он с нами.

Парни не стали никого останавливать.

– Кто это? – шепотом спросил Пьер у Сильви.

– Они заворачивают обратно всех незнакомых, – объяснила девушка. – Если кто-то случайно забредет сюда, гуляя, ему растолкуют, что тут частные владения.

– А чей это лес?

– Им владеет маркиз Нимский.

– Он что, тоже с нами?

Сильви помедлила, потом одернула себя: сама же решила, что больше никаких секретов.

– Да.

Ей было известно, что среди протестантов достаточно аристократов. Их сожгли бы на костре за еретичество, как и прочих, если бы поймали, хотя, конечно, у знатных людей больше возможностей избежать наказания благодаря могущественным друзьям.

Группа приблизилась к зданию, что выглядело как заброшенный охотничий домик. Окна внизу были прикрыты ставнями, у двери густо росли сорняки, свидетельствуя, что эту дверь не открывали много лет.

Сильви знала, что в тех немногих французских городах, где протестанты составляли большинство населения, имелись настоящие храмы, а службы проводились открыто, хоть и под охраной вооруженной стражи. Но в Париже все обстояло иначе, ибо столица была оплотом католического вероисповедания; здесь хватало людей, добывавших средства к пропитанию службой церкви и монархии. Протестантов в Париже ненавидели.

Сильви с семейством обошли здание, проникли внутрь через низенькую заднюю дверь и очутились в просторной зале, где, как подумалось Сильви, охотники раньше устраивали пышные и разгульные пиршества. Теперь в зале было тихо и царил полумрак. Поперек помещения стояли рядами скамьи и табуреты, а перед ними высился стол, накрытый белой тканью. Как заведено, на простой глиняной тарелке лежал хлеб, рядом стоял кувшин с вином. Всего в домике собралось около сотни человек.

Изабель с Жилем заняли свои места, Сильви и Пьер пристроились позади. Гийом уселся на единственный табурет перед самым столом.

– Гийом – ваш священник? – прошептал Пьер.

– Пастор, – поправила Сильви. – Он пользуется правом гостя. Наш обычный пастор – Бернар.

Она указала на высокого, величавого мужчину лет пятидесяти с редеющими седыми волосами.

– А маркиз тут?

Сильви огляделась и заметила дородного маркиза Нимского.

– Первый ряд, – шепнула она. – С большим белым воротником.

– В темно-зеленом плаще и шляпе – его дочь?

– Нет, это маркиза. Ее зовут Луиза.

– Молодая.

– Ей двадцать. Вторая жена.

Семейство Мориаков тоже пришло – в полном составе: Люк, Жанни и их сын Жорж, поклонник Сильви. Девушка заметила, что Жорж уставился на Пьера с изумлением и завистью. По лицу молодого человека было понятно, что он сознает: с Пьером ему состязаться бессмысленно. Сильви позволила себе на мгновение предаться греховной гордыне. Если выбирать между ними двоими, Жорж Пьеру и в подметки не годится.

Служба началась с пения псалмов.

– Хора нет? – шепотом осведомился Пьер.

– Мы и есть хор. – Сильви нравилось петь гимны по-французски и во весь голос. Для нее это была одна из радостей, связанных с принадлежностью к тем, кто следует истинному вероучению. В обычных храмах она ощущала себя зрителем, наблюдателем, а тут принимала непосредственное участие.

– У тебя чудесный голос! – восхитился Пьер.

Она знала, что жених вовсе не льстит; голос у Сильви и вправду был хоть куда, настолько хорош, что она даже опасалась, как бы не впасть из-за него в грех гордыни.

За псалмами последовали молитвы и чтение Библии, тоже по-французски, а затем провели причастие. Никто не называл хлеб и вино плотью и кровью Христа, все знали, что это лишь символы, и оттого становилось намного проще. А в конце Гийом произнес яростную проповедь, обличая коварство и злодеяния папы Павла Четвертого. Восьмидесятиоднолетний Павел слыл нетерпимым ревнителем устоев, он взрастил инквизицию и заставил иудеев в Риме носить желтые шляпы. Его ненавидели равно католики и протестанты.

Когда служба завершилась, табуреты составили тесным кружком и началась другая часть встречи.

– Мы как бы братаемся, – пояснила Сильви для Пьера. – Делимся новостями, обсуждаем, что у кого случилось. Женщинам тоже позволяют говорить.

Первым выступил Гийом. Он произнес слова, которые изумили Сильви и остальных, – дескать, он покидает Париж.

Гийом прибавил, что был несказанно рад помочь пастору Бернару и старейшинам в обустройстве общины по правилам, составленным Жаном Кальвином в Женеве. Стремительное распространение протестантизма по Франции за последние несколько лет отчасти можно объяснить крепкими узами и дисциплиной кальвинистских общин вроде вот этой, что собирается в парижском предместье Сен-Жиль. Более всего Гийома обрадовало и даже потрясло то, что им хватило дерзости и смелости объявить о проведении в следующем году первого всеобщего французского синода.

Увы, его призывают срочные дела, другие общины тоже нуждаются в помощи. Он уедет до следующего воскресенья.

Никто не ожидал, что Гийом останется в Париже навсегда, но это объявление все равно застало врасплох. Он не заговаривал ни с кем о скором отъезде. Сильви не могла не заподозрить, что главной, если не единственной причиной столь скоропалительного убытия оказалась ее помолвка. Конечно, она попрекнула себя тем, что подошла опасно близко к тщеславию, – и прочитала про себя молитву, призывающую к смирению и уничижению.

Следом за Гийомом заговорил Люк Мориак.

– Жаль, что ты уезжаешь так скоро, Гийом, ибо у нас есть неотложное дело, которое мы до сих пор не обсудили, и дело это – ересь среди нас самих! – Люк воинственно выпятил подбородок и подбоченился, как ведут себя обычно многие мужчины, не вышедшие ростом, хотя сам он всегда был сторонником терпимости. – Многие из нас были потрясены до глубины души, когда Кальвин велел сжечь заживо Михаэля Сервета.