но я знаю, что при высоких температурах связки сокращаются и тело корежит.

- Хотя… - я окинула помещение. – Здесь довольно чисто для пожара.

- Именно. Здесь особо нечему гореть, разве что содержимому шкафов, да и сомневаюсь, что там что-то да сохранилось из спиртообразного-горючего. Стол из стали. Под ним – плитка. Даже объятое огнем тело не повредило бы её, если бы огонь был. А стол заменить…

Несложно. Всяко проще чем ремонт устроить.

- То есть кто-то позаботился, чтобы пожар не стал… полноценным? Он хотел уничтожить тело и уничтожил.

- Или она, - уточнил Бекшеев.

- Людочка?

- Почему нет?

- Видишь, - я указала на пятно, которое чем дальше, тем сильнее выделялось среди прочих. – Это ж крест.

- Погоди, - Бекшеев посмотрел на пятно. Склонил голову. Потом на другую сторону. Потом подошел и потер пальцем стену. – Отличается… точно, он словно выгорел… крест.

И сожженное тело.

Что-то подсказывало, что некромантам здесь не рады.

Бекшеев застыл, прикрыв глаза. И лишь быстрое движение яблок под веками подсказывало, что он не уснул. Вот же… не вовремя. Нет бы ему до гостиницы дотянуть и там уже нырять, но… дар – штука такая. Непредсказумая.

- Вы тут… - в морг сунулся мужичонка в форме. – Все в порядке?

Он поглядел на Бекшеева. На меня. И снова на Бекшеева.

- Он думает, - ответила я. – Не надо мешать.

- И… долго он думать будет?

- А тут как получится, - причем чистую правду сказала, потому как не понятно пока, как у него получится и получится ли. Но трогать пока не стоит. А чего делать.

- Господь милосердный… - жандарм перекрестился. – Это ж Северцева?

- Она, - подтвердила я. – Знакомы?

- Да… не то, чтобы сильно… но пару раз выезжал.

- К супругу?

- Да не, к матушке еёной. Еще та упырица. Нет бы её кто… избавил от головной боли. Всем отделением бы во здравие свечку поставили, - он снова перекрестился, причем явно искренне. – Сколько она нам крови попила, то и не рассказать… жалуется, жалуется… у самой-то рыло не то, что в пушку, пером уже заросло. А она все знай, жалобы шлет.

- На кого?

- Так… на соседей, на знакомых, на то, что на рынке её обвесили или несвежего продали, что кто-то там глянул косо-криво… чихнул… кур потравил, огород потоптал, отчего тот лебедою зарос. Так я ей так и говорил, дуришь, Машка, полоть лебеду надобно, тогда и зарастать ничего не будет!

- Выйдем, - подхватила я жандарма под локоток, чтоб не отвлекал Бекшеева от дум тягостных. Глядишь, и надумает чего. – Стало быть… Марию вы знали…

- А то… дочка вот у ней тихая. Но с такой-то мамашей… та её с малых лет шпыняла. Бывало поедет куда и хату закроет, а дитё весь день во дворе. Соседки приглядвали. Машка-то стервь, а дитё все одно жалко. Она щипала её, и толкала. Одного разу обрила налысо, когда уж Инга в девки вышла. Что-то там ей примерещилось, хрен же ж поймешь, чего у ней в башке-то…

Тогда понятно, почему девочка при первой возможности удрала из родительского дома.

- Муж Ингу бил?

- Ну… - жандарм отвел глаза. – Как все… случалось по пьяному делу и гонять. А кто не гоняет-то? Все мы люди…

- И вы не вмешивались?

- Господь упаси! – человек явно был верующим, если так часто поминал имя Божье. И крестился тоже широко, с размахом. Главное, чтоб поклоны класть не начал. Поклоны – это точно будет лишнее. – Это ж дела семейные, чего в них лезть-то? Сегодня поругались, завтра помирились… бывает.

Ну да.

Бывает.

Со всеми.

И трупы в лесу, если так-то подумать, то они тоже случаются.

- А вторую покойную знали? – поинтересовалась я, раз уж случай выпал побеседовать. На всякий случай выглянула, убеждаясь, что Бекшеев так же занят созерцанием стены. – Антонину Павловну?

- Тоньку-ЗнАхарку? – уточнил жандарм. – А то… кто ж её не знал-то…

- Знахарку? А она знахаркой была?

- Ну, сказывают, что и ворожить умела… моя-то дурища к ней ходила как-то. С маменькой своей. И с моей… все бабы дуры… ой, извините. Это я не про вас… это про моих. Чего гадали? Хрен их поймешь. Удачу ворожили, да только деньги спустили…

Стало быть, Антонина Павловна занималась на досуге ворожбой? При том явно силы не имея, иначе я бы почуяла, да и Бекшеев тоже. Хотя… сила тут и не нужна, если уметь карты раскидывать.

- А про остальное чего, так я точно не ведаю, - поспешил заверить жандарм.

- Про «остальное» - это про какое?

- Ну… такое от… которое… всякое…

- Не финти, - сказала я, заглянув в глаза. Обычно людям того хватает. И жандарм вот сглотнул, попятился чутка и вновь рука дернулась, осенить себя крестным знамением. Но тут же спохватился. – Чем еще промышляла?

- Так… отвары разные… вон, моя мамка брала у ней мазь для спины, чтоб на гадючьем жиру. Очень помогала… гадания – хрень полная и Господь не велел гадать. А вот мази у Тоньки хорошие были, - он тут же осекся, верно, сообразив, что с мазью теперь будет сложно. – Ох ты ж, Божечки мой… как теперь-то…

- А целители? Вон, целых два…

- Да что они умеют-то? Ну… нет… так-то я понимаю, что надобно к целителям захаживать…

Только знахарка – это куда как привычнее.

- Я и сам давече ходил.

- И как?

- Да, говорят, эта… язва у меня, - жандарм скривился. – И пить нельзя. Курить нельзя. Жареного нельзя… острого тож. Капельки какие-то выдали, а у меня от них отрыжка и в животе бурчит. У Тоньки-то, пусть и брала задорого, ничего такого… ну…

- Пить и курить не запрещала? На диету посадить не стремилась, - уточнила я. И жандарм кивнул.

- А скажите, любезный, - раздался хриплый голос Бекшеева. – Змеиною водой она тоже промышляла?

- Чем? Так… не знаю… - жандарм явно растерялся. – Может, и промышляла… змеиные зубы у ней были. И еще кости тоже, она девкам продавала… чешую опять же…

Вот прям представляю, как тяжело живется гадюкам в этой местности.

- А про воду… это… не знаю.

Знает.

Точнее понимает, о чем речь идет, но