Давид равнодушно пожал плечами, но Хальберланд, похоже, и не ждал ответа. Скорее для развлечения он ткнул отверткой в покосившуюся розетку, которая тут же выпала из гнезда.

— По поводу проводки здесь есть о чем поговорить, — проворчал он.

Внезапно кожа Давида покрылась странными мурашками, которые обычно появлялись только тогда, когда он звал волка. Он недоверчиво наблюдал за тем, как его тень приобрела размытые контуры волка и скользнула по коричневой стенной плитке. В отличие от того дня, когда произошла драка с Матолем, волк не обрел четких контуров, а вел себя так, как и положено тени. Не считая того, что она перестала повторять силуэт своего хозяина.

— Что за… — пробормотал Давид и тут же умолк, поняв, что сказал это вслух.

Однако происшествие выбило его из колеи. Хотя волк отделялся от него довольно часто — Конвиниус научил его этому, но это было очень болезненно, — инициатива всегда исходила от Давида. Теперь же волк покинул его и растянул связь между ними настолько сильно, что она грозила вот-вот оборваться.

Что это, черт возьми, значит? — спросил Давид волка по ментальной нити, которая их связывала. Хотя контуры волка в послеполуденном свете казались слегка размытыми, выглядело это так, словно в ответ он смущенно завилял хвостом. Его желание вдруг сформировалось в сознании Давида яснее, чем когда-либо прежде: «Всего лишь небольшая прогулка, скоро вернусь…»

— Смотри, чтобы тебя не поймали, — сказал Давид и показался идиотом самому себе.

Тень задрожала, потом растворилась, словно дым, и исчезла. Остался только молодой человек, искренне надеющийся, что балкон надолго отвлечет Хальберланда и компанию, потому что без тени ему не хотелось показываться им на глаза. Существовала веская причина того, что большинство членов стаи не могли расстаться со своей тенью: без силы демона в образе волка положение в стае нельзя удерживать за собой достаточно долго. Когда тень уходила, человек становился беспомощным.

Всего лишь человеком. А это даже для Давида было странным ощущением.

Он осматривал остальные комнаты, которые были в таком же безрадостном состоянии, и ждал, что эхо, возникшее на месте волка, усилится и в течение кратчайшего времени превратится в оглушительный звук. И тогда он начнет чувствовать себя оболочкой, которая вот-вот лопнет. Однако ничего подобного не произошло. Хотя он ощущал отсутствие волка, но чувствовал также и связь с ним — едва уловимое жужжание, нить, касаться которой ему еще предстояло научиться. Это было в новинку.

Что бы там ни затронул ритуал, все было совершенно иначе, чем он ожидал. Если бы Давид догадывался об этом в то время, когда жизнь во дворце Хагена становилась для него все тяжелее, то, возможно, не сопротивлялся бы усилению демона. Но он знал слишком многих, волки которые казались ему извращенными. Например, Конвиниус, ненавидевший себя едва ли не сильнее, чем собственного волка… Хаген и его опустившаяся свора… И сам он, легкая добыча желаний своего демона, который не может существовать вдали от других волков.

При этом отсутствие стаи даже после смерти Конвиниуса мало что значило для Давида, а волк вызывал такое ощущение, словно его заперли в капсуле и погрузили в море. С каждым мгновением холод, от которого страдал в своей изоляции демон, становился все более невыносимым. Благодаря связи с волком Давид слишком хорошо знал, каково это, когда любая мысль, любое Движение чувств застывает, когда все превращается в ледяную пустыню, где слышишь только собственное Жалкое поскуливание.

Как выяснилось, беспокоился Давид напрасно: после ритуала он бросил жизнь в стае, и демон обходился без тесного контакта с себе подобными.

Интересно, что сейчас делает мой волк? — подумал Давид и представил, как тень трется об ноги Мэгги в поисках близости себе подобных.

Что ж, пока его отсутствие не свело меня с ума, надо этим пользоваться, подумал Давид. Чем меньше волк живет внутри него, тем лучше. Тем не менее он недовольно оглянулся, но тут же одернул себя, потому что отсутствие тени вообще не должно было его смущать.

Он невольно вспомнил о том, как, оторванный от собственной тени, чувствовал себя перед смертью Матоля. Пока он передвигал оставленную мебель по потертому ковру, воспоминание о той вынужденной разлуке стало настолько живым, словно это происходило сейчас. И тут же над ухом его раздался знакомый раздраженный голос Конвиниуса, который он не слышал уже несколько лет.

— Как тебе может быть больно отделяться от этого захватчика? Вместо того чтобы лежать в углу и скулить, ты должен наслаждаться своей свободой, такой кратковременной свободой.

С недовольным видом он склонился над Давидом, лицо которого только-только начало терять детские черты. Хотя Конвиниусу было, может быть, слегка за тридцать, в глазах Давида он выглядел стариком — изможденным и наполовину сожженным внутренним огнем. Единственно живыми на его бесцветном лице были голубые глаза — именно та часть, которую так сильно ненавидел Конвиниус. Хотя он был скорее хрупкого телосложения, а его неестественная худоба заставляла предположить, что он не справится с уже в юности высоким и крепко сложенным Давидом, мальчик по собственному опыту знал: саморазрушительное презрение к тому, чем он был и что не мог изменить, превратило Конвиниуса в непобедимого противника.

Это было одно из любимых упражнений Конвиниуса — вколачивать своему подопечному, что за демон сидит у него внутри: не безобидный спутник на четырех лапах, как с детства считал Давид, а своенравный захватчик, приветливость которого служит только ширмой, за которой скрывается не что иное, как паразит, проникающий в людей и оставляющий на них клеймо.

— Иначе отчего бы, — втолковывал Конвиниус строптивому пареньку, — твоя мать добровольно отдала тебя под мою опеку? Она чувствовала, что ты не ее ребенок, что ты принадлежишь кому-то другому.

Эти слова очень сильно задели Давида, поскольку оправдывались подозрения, мучившие его на протяжении всего детства: то, что его, словно кукушонка, подбросили в семью, что он крадет воздух, которым дышат его мать Ребекка и сестры. И все равно он упрямо уставился на мужчину, состоявшего, казалось, из одних костей и сухожилий.

— Ребекка согласилась, чтобы я пошел с тобой, потому что так захотел я. Я могу вернуться в семью в любое время.

— Ах, вот как? — На жестком лице Конвиниуса появилась печальная улыбка. — Возможно, она даже откроет дверь, если ты постучишь. Но какой будет цена за это? Та, что в один прекрасный день волк разорвет ей горло? Ты запятнан демоном, который живет в тебе, а отсюда исходит опасность, потому что ты не хочешь совладать с ним. Любой хоть сколько-нибудь разумный человек заметит, что от тебя не стоит ждать ничего хорошего, и поэтому мы ушли. У тебя ведь уже был подобный опыт, не так ли, Давид?

— Может быть, волк и злой, но он мой!

Хотя мальчик изо всех сил боролся со слезами, сдержать их он не сумел. Он чувствовал желание ударить Конвиниуса — в качестве расплаты за горе, которое тот причинил ему своими словами. Но волк успокаивающе заворчал — хорошо знакомое утешение, — и мальчик расслабился.