Селезнев снял перчатку и полез было в карман за сигаретой, но, уловив (не без основания) в моей последней фразе жалобу, остановился и положил руку мне на ладонь, лежавшую у него на рукаве. И тут же непроизвольно отдернул:

— С ума сошла!

Здрасьте-пожалуйста! Излюбленный Прошкин диагноз. Стоило удирать из дому в три часа ночи, чтобы поменять шило на мыло! Ну и что, если я в спешке схватила перчатки, которые гораздо уместнее смотрелись бы в сочетании с кружевным зонтиком, чем в комплекте с зимней курткой? Так вот сразу заклеймить за это сумасшедшей — это уж слишком!

Селезнев между тем сдернул вторую перчатку, развернул меня к себе, схватил за обе руки, сунул их к себе в карманы и принялся ожесточенно разминать. Я чуть не взвыла от боли.

— Прекрати!

— И не надейся! Хочешь доиграться до ампутации? — Тут его посетила еще одна светлая мысль. Он уперся грозным взглядом в мои ботинки и рявкнул, точно сержант на плацу:

— На рыбьем меху?!

— Ничего не на рыбьем! Очень даже теплые. Я в них целую зиму ходила. Отпусти!

— Перебьешься!

Я стояла, уткнувшись носом в его пуговицу, и чувствовала себя очень неуютно. Мой богатый жизненный опыт подсказывал, что такая диспозиция до добра не доведет. Мне не так уж часто приходится полировать носом чужие пуговицы, но всякий раз, когда моя голова оказывается в непосредственной близости от мужской грудной клетки, мужчина начинает вести себя неадекватно. Быть может, виной тому мой далекий от идеала манекенщиц рост, но джентльмен в описанной мной ситуации вдруг превращается в чадолюбивого дядюшку, видящего перед собой забитого, недоразвитого ребенка. Приходится прибегать к резким телодвижениям и говорить гадости, дабы напомнить, что я — самостоятельная взрослая женщина с незаурядным интеллектом. Однако хамить Селезневу мне не хотелось. Довольно того, что я вытащила его посреди ночи из теплой постели и заставила бродить по чавкающим лужам.

— Пойдем к машинам! Я замерзла.

Хитрость сработала.

— Я предупреждал! — объявил Селезнев, выпуская одну из моих раздавленных ладоней (вторую он продолжал подвергать истязаниям в своем кармане). — Мало тебе неприятностей? Хочешь еще воспаление легких подхватить? Сейчас поедешь домой, выпьешь сто граммов водки, встанешь под горячий душ, а потом ляжешь и проспишь до вечера!

— Но я не могу…

— Можешь! Я попробую тянуть кота за хвост до понедельника. — На последней фразе его голос немного увял. Я быстро глянула на него в профиль и увидела, что идальго хмурится.

— Нет. Ты не станешь этого делать! — заявила я ему в тон. — Скажи спасибо, если хоть эта отсрочка сойдет тебе с рук. Признавайся: уже влетело?

— Да нет, не очень. Если бы не следователь прокуратуры, никто ничего и не заметил бы. Но этот въедлив, как черт, зараза!

— Дон, прошу тебя, не надо жертв. Мне и без того достаточно паршиво. Обещай, что не будешь искать на свою голову неприятностей.

— Только в ответ на твое обещание. Ты не будешь больше ломать голову над этим убийством, пока не выспишься. Идет?

— Это нонсенс! Я не могу не думать о зеленой обезьяне.

— Отвлекись. Расскажи мне о себе.

— Тебе Сегун уже все рассказал.

— Рассказы Сегуна — героический эпос, а сейчас мне хотелось бы чего-нибудь полиричнее.

— Лирика — не мой жанр.

— А какой твой?

— Фарс с элементами драмы. И рассказы мои тебе ни к чему. Ты теперь сам один из героев.

Селезнев остановился и посмотрел на меня в упор.

— Нет, подруга, так не пойдет. Ты должна отвлечься от этого чертова убийства, иначе у тебя крыша поедет. Сейчас мы сядем ко мне в машину, включим печку, примем по капельке из заветной фляжки, и ты усладишь мой слух повестью о своем счастливом детстве, первой любви и выпускном бале. Я понятно выразился?

Если есть на свете женщины, млеющие перед сильными, волевыми, властными мужчинами, то я к их числу определенно не отношусь. Откровенно говоря, я вообще ни перед кем не млею, но, когда этакий супермен — дзюдоист и отличный стрелок, — заламывая мои тонкие руки, сообщает, что командовать парадом будет он, ему самое время подумать о душе. Вообще-то человек я мягкий и кроткий, каких поискать, только вот оказывать на меня давление не советую никому, ибо всякой кротости есть предел.

Я прошагала рядом с Селезневым метров тридцать, всем видом изображая рабскую покорность, а когда он, убаюканный моим смирением, немного ослабил хватку, резко выдернула руку и отскочила в сторону. Селезнев дернулся было за мной, но наткнулся на мой взгляд и замер. Минуты три мы стояли под фонарем, сверля друг друга глазами, потом он рассмеялся, шагнул вперед и сказал, явно подражая министру-администратору из «Обыкновенного чуда»:

— Признаю свою ошибку. Я был непростительно дерзок, но раскаиваюсь и готов искупить. Мир?

Я подозрительно посмотрела на протянутую руку. Что это? Жест примирения или мерзкая уловка? Если уловка, то, завладев моей рукой, Селезнев потащит меня к своей машине и бдительности уже не ослабит. Конечно, ему со мной не справиться, но стоит ли рисковать?

Селезнев, наблюдая за моей внутренней борьбой, ухмылялся:

— Надеюсь, тот майор не говорил тебе, что в гневе ты похожа на разъяренную Багиру? А то мне не хотелось бы постоянно цитировать старшего по званию. Есть в этом некий подхалимский душок.

Я не выдержала и фыркнула:

— Тоже мне унтер Пришибеев наоборот! Можешь не волноваться, майор не имеет шансов узнать о твоем подхалимстве. Он иностранец, гражданин Украины, так что выкинь всю эту субординаторскую чушь из головы. И разъяренной Багире он меня не уподоблял. Кстати, если уж искать аналогии в детской литературе, ты похож на Барбоса — того самого, у которого гостил Бобик. Точнее, на Барбоса после изгнания из хозяйской постели посредством палки.

Селезнев ухмыльнулся еще шире:

— Я и чувствую себя примерно так же. Ну так что — мир?

Нельзя сказать, что мои сомнения улетучились, но не стоять же человеку с протянутой рукой до утра.

— Мир, — ворчливо сказала я, вкладывая свою лилейную ручку в его лапищу. — Без аннексий и контрибуций.

После стычки Селезнев вел себя смирно, как овечка, — куда только девались властный взгляд и командирский тон? Желая поощрить его за примерное поведение, я сама, без всяких просьб, рассказала две захватывающие истории из серии «Мы с друзьями в отпуске». Одна из них о встрече с двумя вооруженными до зубов беглыми зеками в глухом вологодском лесу даже на мой собственный слух звучала не правдоподобно, но Селезнев проглотил ее, не поморщившись. Меня такое легковерие настолько поразило, что я опустилась до суетливых заверений:

— Все это чистая правда! Не веришь — спроси у Леши. Он никогда не врет, хотя и не очень любит вспоминать, как они исполняли групповой стриптиз под дулом автомата.