– Каким образом?

Амалия расхохоталась.

– Передав его человеку, к которому он испытывает легкое чувство неприязни, скажем так. В любом случае, если бы мистер Кардифф знал Арчи так, как его знаю я, он бы понял, что тот никогда не расстанется с камнем.

– Ваша теория очень удачна, – заметил Стенхоуп, – но кое-что она не объясняет.

– Мышьяк и убийство Рейли? Знаю. Но я уверена, что это звенья другой цепочки. Цель господина Икс – завладеть бриллиантом, но Арчи его не интересует. Но есть еще и Игрек, Стенхоуп! И его цель – именно убийство с целью, как я предполагаю, завладеть наследством.

– Брюс Невилл либо его сестра?

– Скорее всего.

– Тогда вы никогда не докажете этого на суде.

– Ах, Стенхоуп, Стенхоуп… – качнула головой Амалия, и глаза ее замерцали золотом. – Кто вам сказал, что дело дойдет до суда?

Стенхоуп крякнул и убрал папку.

– И тем не менее в вашей версии не все сходится. Речь ведь идет, помимо всего прочего, о череде смертей, не так ли? Старая герцогиня, ее дочь, старый герцог, старший сын с женой. Пять смертей в одной семье за не слишком долгий срок, и все пятеро – естественные? Я бы на вашем месте тщательно проверил все факты, прежде чем делать дальнейшие выводы. Может, кто-то затаил зло на Олдкаслов вообще?

– Знаете, Стенхоуп, – сказала Амалия, – слуги видят все. Если бы что-то подозрительное было, они бы наверняка заметили.

– Точно так же, как они заметили, кто подсыпал мышьяк вашему мужу, – парировал бывший детектив. – Кроме того, три смерти случились в стенах замка, но две-то произошли вне его. Не хочу давать вам советов, но в этой идее насчет рока что-то есть. Я бы все-таки провел более тщательное расследование. Хотя бы для очистки совести.

– Пожалуй, – молвила Амалия, поразмыслив, – я так и поступлю.

– Я умираю!..

Такое заявление в среду вечером сделал Арчи Невилл в своей большой спальне в Старом замке.

Надо сказать, что выглядел Арчи не совсем типично для умирающего. На его щеках цвел румянец, глаза горели, но отнюдь не лихорадочным блеском. Он взъерошил рыжие волосы и злобно уставился на Роджерса, стоявшего слева от постели, а затем на Франсуа, с подносом в руках застывшего справа от нее.

– Мне плохо! – проскрежетал Арчи. – Где, черт возьми, моя жена?

Роджерс прочистил горло.

– Я отправил телеграмму в Лондон, сэр, – доложил он. – Только что пришел ответ: она уже выехала обратно.

– Вот-вот, пожалуйста, – пробурчал Арчи, – полюбуйтесь на нее! Муж болен, муж страдает, а жена, вместо того чтобы сидеть у его постели, шляется неизвестно где. – Говоря, Арчи все больше преисполнялся жалости к себе. – Что это? – сурово спросил он, ткнув пальцем в поднос. – Отвечайте!

– Je ne parle pas Anglais, Votre Altesse[26], – отозвался Франсуа.

– Qu’est-ce que vous m’avez apporté? – перешел герцог на французкий.

– Oh! С’est votre plat favori, monsieur!

– Mon plat favori?[27]

– О, ваше любимое блюдо, сударь.

– Мое любимое блюдо? – оживился Арчи.

Франсуа ловким жестом фокусника снял крышку с блюда, на котором обнаружилась студенистая масса весьма неопределенного цвета.

– Поридж! – проскрежетал герцог, чье лицо приобрело угрожающий клюквенный оттенок. – Какого дья… Я хочу лягушек, хочу устриц, хочу…

– Ничего этого нельзя, сэр, – вмешался Роджерс, – пока вы не поправитесь.

– Оставьте меня в покое! – рявкнул Арчи. – Я здоров как бык и был бы еще здоровее, если бы вы не поили меня молоком с яйцами с утра до вечера! Тьфу! Ненавижу молоко!

– Сэр, – почтительно сказал Роджерс, – герцогине не понравится, если вы не будете есть!

– А вот этого не надо, Роджерс, – проскрипел герцог, нахохлившись. – Имейте хотя бы капельку христианского милосердия, что ли!

Кое-как герцог сел в постели, и Франсуа помог ему установить поднос. Шумно дыша, Арчи стал ковырять овсянку, точь-в-точь как это делают маленькие дети, когда им дают еду, которая им не по вкусу. Он зачерпывал кашу ложкой, делал вид, что подносит ко рту, и… размазывал по тарелке.

– От этой диеты меня тошнит, – пожаловался он. – Когда миледи приедет?

– Я думаю, скоро, сэр. Все зависит от расписания поездов. На всякий случай я послал карету к вечернему поезду, встретить ее.

– Она там в Лондоне небось развлекается с моим кузеном, – просипел Арчи, с непередаваемым отвращением косясь на кашу. – Думаете, я не знаю, с какой целью вы явились сюда, а? – внезапно спросил он у Франсуа.

– Monsieur aime le porridge?[28]– высказал предположение Франсуа и в ответ на вопрос, заданный по-английски, засиял улыбкой.

– Утопить бы тебя, – вздохнул герцог. – В пруду!

На лице Франсуа ровным счетом ничего не отразилось. Он улыбнулся еще шире, выпрямился и прожурчал:

– J’ai connu un homme qui ne mangeait que du porridge. Il est mort à 25 ans de fièvre typhoïde. Sinon, il vivrait encore.[29]

Арчи поперхнулся и бурно закашлялся.

– Что-нибудь не так, сэр? – спросил встревоженный Роджерс.

– Все не так! – прохрипел Арчи. – Черт возьми, я не хочу кашу! Уберите ее.

Он отшвырнул тарелку, нырнул под одеяло и тихо застонал.

– Опять сердцебиение… Вот, полюбуйтесь – вспотел, как мышь в мышеловке. Никому нет дела до моих страданий! Подыхай, Арчи Невилл, после тебя найдется кому наследовать. Напишу письмо королеве, объясню ей все – и к черту!

– Кажется, он бредит, – подняв тарелку, шепотом сказал Роджерс Франсуа. – Надо звать доктора.

Впрочем, доктор не понадобился. В коридоре раздались чьи-то шаги, затем голос Скрэмблза крикнул: «Сюда нельзя!» Дверь распахнулась, и на пороге возник Билли Холл, с выпученными глазами, в сбившемся набок коричневом пальтишке.

– Ваша светлость… ее светлость… скорей, скорей! Дерево упало на карету – карета всмятку… кучер погиб… Скорее! Она там, на дороге! Этот дурак, – Билли ткнул пальцем в Скрэмблза, – не хотел меня пускать! Скорее! Она там, внутри!