– Игорь, – сказал мужчина, когда чокались; мы с Володей тоже, правда без охоты, представились.

Выпили по глотку, заели.

– Я без всяких прелюдий, – заговорил Игорь. – Услышал вот ваши слова и не смог промолчать. Может быть, действительно полезно вам будет… Мне пятьдесят два года, я по образованию архитектор, правда, никогда ничего не проектировал, да и желания не было. Так, поступил по совету родителей, отучился… Вообще все делал без желания. С ранней юности жить не хотелось.

– Понятно, – усмехнулся Владимир.

– Нет, это сложно понять… У любого желания должна быть причина, а у меня… – Мужчина покривил губы. – Виной этому была наша домашняя библиотека. Много старых книг. Ницше, Фрейд, Шопенгауэр, Селин… Как раз в мою юность издали Сартра. И все эти книги однозначно утверждали, что жить не стоит… Да, еще Есенин, конечно, Андреев – я их перечитывал раз по двадцать… У нас была интеллигентная семья, и мои родители принимали мое состояние за наличие большого ума. Но что такое ум? От ума должен быть толк, реализация. А что толку в том, что я сутками мог увлеченно… нет, это не увлечение было, что-то другое… сутками читал Ницше? Знал наизусть почти всего Есенина, из Андреева целые рассказы?.. Мда-а…

Видимо, почувствовав, что нам надоедает слушать его, мужчина спохватился:

– Коротко говоря, однажды мои сослуживцы утащили меня на Урал. Все тогда были туристами, сплавлялись по рекам, на горы лазали… Уговорили. Сутки на поезде от Москвы, там два дня пешком с привалами у костра и рыбалкой… Видимо, хотели помочь: видят, что человек в двадцать шесть лет в таком состоянии и не выходит из него, и потащили в поход. Сплавляться я категорически отказался, пошел пешком вниз по реке. Они должны были меня ждать… И по пути я заблудился, да так, что… – Игорь жестом предложил выпить; мы выпили. – У меня с собой был рюкзак с одеждой, к нему был привязан чайник, в карманах – бензиновая зажигалка, сигареты, перочинный нож… И семнадцать дней я бродил по тайге. Этих семнадцати дней мне хватило, чтобы полюбить жизнь.

Владимир снова усмехнулся; рассказчик понимающе покачал головой.

– Да, на словах это смешно, а на деле… Вот, посмотрите. – Он неуклюже повернулся к нам спиной, поднял руками волосы, и мы увидели на его шее большие, как от ожогов, шрамы. – Это я сам себя. Такое же на ногах, на пояснице…

– В смысле? – спросил я.

Игорь уронил волосы, развернулся.

– Я срезáл с себя куски, чтобы есть. Варил в чайнике. Пил бульон.

Внутри меня булькнуло; я сморщился, сдерживая тошноту.

– Срезáл куски, рану бинтовал… Слава богу, не задел артерии…

– Да вы гоните! – резко, словно проснувшись, вскрикнул Владимир. – А заражение… Да и как сам себе? Шок болевой… Что, совсем нечего было есть? Лес же, грибы, ягоды…

– Какие грибы в июне… Мы в июне поехали.

– Ну, там, петли ставить на зайцев, рыбу ловить. Да и вообще… – Владимир стал раздражаться, но за этим раздражением чувствовался испуг. – Человек может прожить без еды сорок дней. Доказано! А недавно вообще, я в Интернете читал, один парень сто с чем-то…

– Хорошо, – спокойно перебил мужчина, – попробуйте не поесть семнадцать дней… Ладно, парни, я ничего не хочу вам доказывать. Петли, крючок из еловой шишки – это все в книгах. Я этого не умел и не умею. Я просто боролся за свою жизнь. Когда я жил в удобной квартире, мне она была не нужна, но когда попал в такую ситуацию… Я даже сам удивлялся, но я очень захотел жить. Шел и шептал: «Жить, жить…» Отрезáл от себя куски, чтобы жить. – Игорь один, не приглашая нас, допил из стаканчика и доел остатки бутерброда. – И вот – живу.

Мы молчали. Как-то это нас с Владимиром потрясло. Неожиданностью, скорее… Я долго подбирал слова и, наконец-то подобрав, спросил:

– И как, нравится вам теперь жить? В таком… м-м… в таком состоянии?

– Нравится. – Мужчина ответил без промедления, уверенно и даже с веселостью. – Стал бабником, и женщины, кстати, с удовольствием, несмотря на это, – потрогал себя за шею. – Еще в советское время открыл свое дело – кроссовки шили очень хорошие, и некоторые спортсмены носили. Теперь стереосистемами торгую. Не жалуюсь.

– И ходите по таким норам? – хмыкнул Володя.

Он огляделся:

– Да, место не очень, но иногда спускаюсь. Я не брезгливый. Да и живу рядом, напротив Третьяковки.

Еще помолчали. Расспрашивать Игоря о подробностях его плутания в тайге было неловко – не пацаны же мы, жаждущие послушать про приключения. А он и не выказывал желания рассказывать больше. Постоял и стал прощаться:

– Что ж, до свидания. Извините, что побеспокоил. Просто не могу спокойно реагировать, когда говорят о готовности умереть. Поэтому и встрял.

Слегка нагнулся, бросил пустой стаканчик и бумажную тарелку в коробку для мусора под столом и пошаркал к выходу.

Минут через десять после его ухода Владимир вдруг возмутился:

– Но другие ведь кончают! И я смогу. На хрен мне все это!

– По-моему, – сказал я, – нагнал он просто. Как это можно заблудиться, когда по реке идешь? Инвалид какой-нибудь с ЗИЛа, решил нам любовь к жизни вернуть.

– Да на хрен мне его любовь! Куплю, блин, ноотропиков и закинусь.

…Прошло уже полгода с той встречи, и мы всё еще живы. Впрочем, и поводов покончить с собой так и не появилось. После весеннего шока, связанного с мировым финансовым кризисом, фирмы успокоились и в рекламные агентства снова потекли заказы. Немного, но все же. И я, и Владимир работаем. Зарплаты не очень, с докризисными не сравнить, но – терпимые. На первоочередные потребности семей хватает.

Наши встречи во «Втором дыхании» прекратились. Иногда созваниваемся, спрашиваем друг друга: «Как дела?» – и слышим: «Да так, более-менее. Живу».

2009

Максим гордился своим домом, иначе пришлось бы его ненавидеть. Он всем говорил, что такой дом остался один в Москве – доходный дом конца позапрошлого века, с высоченными, «как в Питере», потолками, с лабиринтом коридорчиков и крошечных комнат в каждой квартире, с ванной на кухне, опять же «как в Питере», а главное – с черными лестницами.

Черные лестницы по ширине не уступали парадным (уже и неясно было, какие первоначально служили черными, а какие парадными), но их завалили старой мебелью, коробками, всяким барахлом и хламом, который неизбежно набирается в местах долгого проживания людей… И здесь, на черных лестницах, Максим с ровесниками-соседями любили проводить время. Не любили, точнее, – привыкли…

Сегодня, в субботу, Максим проснулся часов в десять. Сполоснул лицо, съел, не разогревая, найденные в холодильнике две вчерашние котлеты. Радуясь, что матери дома нет (уехала, как каждую субботу, на Щукинский рынок, где продукты дешевле), порылся в ящиках серванта и набрал двенадцать рублей мелочью. И своих у него было сто шестьдесят. Для начала долгого выходного дня не так уж плохо.