встревоженным. Увидев поручика, сжимавшего в объятьях хрупкий девичий стан, он презрительно фыркнул и чуть слышно пробормотал:

— Такой день нынче, а вы тут… — и повернулся, чтобы уйти.

— Простите, Наталье Всеволодовне сделалось дурно, и я не мог оставить её одну, — спокойно произнёс Александр Иванович, не разжимая рук.

— Знаем мы вашу помощь, — прошептал Павел Егорович, но молодой офицер нисколько не смутился. — Скажите-ка лучше, не видали ли вы Виктора Юрьевича? Уж больше часа не могу найти, — сказал он, отводя взгляд в сторону.

— Увы, нет, мы не встречали его с самой охоты, — отозвался поручик.

Павел Егорович постоял ещё немного рядом с ними и пошёл прочь, мысленно обвиняя в грехе молодую пару. Это свойственно всем людям обвинять других и думать о них плохое, по той причине, что мы слишком мало знаем, что происходит на самом деле, и слишком многое додумываем, не утруждаясь ознакомлением с подробностями…

Когда шаги стихли, Александр прошептал на ухо Наталье:

— Я открыл шкатулку, теперь мы знаем, кто виновен в том, что творится в замке.

Ночь безраздельно властвовала над землёй, неведомые твари, шурша и крадучись, разгуливали по парку вокруг замка. Унылые и серые каменные громады валунов на холме, выглядевшие днём безжизненными надгробиями, теперь напоминали восставших чёрных монстров, а ветви кустарников двигались подобно гигантским паучьим лапам. Ветер выл в печных и каминных трубах, царапая и полируя кирпичную кладку, и в его завываниях чудилась не то жалобная мелодия флейты, не то печальная песня, пробиравшая всякого услышавшего её до дрожи. Нечто жуткое и вместе с тем неодолимо притягивающее скрывалось в ночи. И среди этого королевства тревожного покоя на холодном камне сидела фигура, с первого взгляда неотличимая от гротескного изваяния, которыми украшали в старину готические соборы. Фигура была неподвижна, она казалась частью скалы, на которой сидела, и лишь складки тёмного одеяния шелестели на ветру. Внезапно раздался пронзительный, душераздирающий вой, исполненный невыносимой тоски и отчаянья, так что у всякого, кто в ту ночь мог слышать его, сердце облилось кровью.

— Игорь хочет покоя, — прошамкал рот, полный кривых бурых зубов, — Игорь принадлежит хозяину, — снова прохрипел он.

Гротесковое чудище сгорбилось ещё сильнее и завыло с новой силой. Ветер трепал складки балахона, в которые было одето это существо, травы гнулись к холодной земле и сухие ветви с шумом падали вниз. Деревья надрывно скрипели, вторя пронзительному вою. Так выл не человек и не зверь, и ни один из смертных не отважился бы встретиться с ним, знай кто это существо на самом деле. Внезапно Игорь умолк. Ветер кружил шуршащие листья, но и они вскоре затихли, забившись в траву. Откуда-то сверху спустилось нечто тёмное, бесшумно и плавно, и подобный ангелу смерти призрак скользнул над землёй. Высокий господин в чёрном плаще медленно повернулся навстречу своему слуге, что тихо сидел на камне, окутанный тьмой. Два кровавых глаза угольками преисподней сверкнули в ночи. Воздух пропитался холодом могилы, и всякая жизнь бросилась прочь от этого места, влекомая животным ужасом.

— Скоро настанет день кровавой луны, — прозвучал голос, похожий на отголосок загробного эха.

— Игорь служит много лет своему хозяину. У хозяина всегда кровь на луне… — прохрипел горбун на своём камне.

— Ты разве не счастлив, мой упырь? — спросил господин замогильным голосом.

— Игорю сто лет, хозяин, — прошипел слуга, подобострастно вглядываясь блестящими кошачьими глазами в лицо высокого господина.

— Ты разве забыл, что хотел стать бессмертным? Разве не помнишь, как хотел быть неуязвимым? — разгневался чёрный призрак, и глаза во мгле засветились ярче. — Ты можешь обернуться во всякого зверя, ты не чувствуешь боли, ты всемогущ! Я сделал тебя таким! Живая кровь может омолодить тебя и дать великую силу. Служи мне, мой упырь! Скоро я обрету то, чего так долго искал! Мы навсегда останемся такими, и нас не тронет тлен! Кровь, горячая как жизнь, сделает нас вечными!

— Кровь и сейчас на лице господина, — прошептал Игорь, вращая головой и сверкая звериными глазами.

Чёрная тень лишь рассмеялась бесовским смехом, от которого ещё сильнее похолодело всё вокруг.

— Этот глупец убил свою дочь, — произнёс он так, словно эти слова его обрадовали, — оборотень дал ей облик волка, но не свою силу, она была негодной. Я мог бы вернуть ей прежний вид, но зачем? Теперь же и его я превратил в прах, он больше не опасен…

— Волчица, хозяин… — протянул горбун.

Высокий господин откинул полу плаща, и на осеннюю траву легко повалилось мёртвое тело молодой женщины.

— Она примкнула к своим братьям и сёстрам. Они лишь телесные оболочки, готовые заполниться чёрным духом тогда, когда я прикажу.

Тут из облаков выплыла багряная растущая луна, лучи которой осветили белое, точно саван, лицо высокого хозяина, бледные тонкие губы его были обагрены кровью, глаза бешено сверкали адским пламенем. Горбун уже сидел у ног своего господина, жадно разглядывая бездыханное тело, лежавшее на траве.

— Скоро, — вновь заговорил чёрный господин, — Натали подарит нам вечное бессмертие!

И в этот миг облака снова скрыли месяц, и чернильная тьма поглотила всё вокруг, и в ней, точно в омуте, растворились и призрачный вампир, и бывший конюх, и несчастная жертва давешней охоты, чья неупокоенная душа примкнула к сонму других душ, навеки застрявших в зловещем лесу.

Как ни уговаривала Наталья Всеволодовна своего спасителя поведать о том, что же было в шкатулке с драконом, он наотрез отказывался, объясняя это тем, что сведения, содержавшиеся в обнаруженных документах, могли очень сильно её напугать. Натали и сама понимала, что сейчас слишком слаба, ведь разговор с Кларой Генриховной лишил её последних сил. Хотя и сердце девушки было не на месте, не только из-за злых слов опекунши, но и из-за недавно открытой тайны, однако усталость давала себя знать. Александр Иванович помог ей добраться до её комнаты и, убедившись, что она крепко заперла дверь изнутри на ключ, сам отправился спать.

Придя к себе, он взглянул в зеркало и остался стоять неподвижно. Бледное лицо его стало ещё более худым, под глазами залегли тёмные зловещие круги. Теперь он сам себе казался призраком, точно молодость и свежесть заснули под тягостным дурманом осени. Всё казалось ему теперь призрачным и жутким, страх накатил на него с такой силой, что ослабевшие руки задрожали, словно в лихорадке. И прежде он боялся, особенно когда во время боевых действий ему приходилось участвовать в вылазках в тыл врага, он хорошо помнил, как всякий раз сердце замирало от ужаса при свисте приближавшейся картечи. Но до такой степени, как сейчас, страх никогда прежде не охватывал его