Округа отозвалась чудовищу страшным эхом. Лес в волнении взметнулся шелестом. Темнота вздрогнула и обдала порывом холодного ветра.

Брат остановился как вкопанный, задрав к небу голову и уронив папироску, мелькнувшую ярким затухающим огоньком. Тихо всхлипнула рядом Дарья, схватив меня за руку. Ее ладонь, влажная и холодная, с силой сжала мои пальцы, ища поддержки.

А вой все несся и несся, заставляя мои внутренности сжаться в ожидании огромного огненного столба. Но пламени не последовало.

Бородач скатился с крыльца и заголосил в ужасе:

– Глянь! Чудище! Живое! Крылья!

Дракон замолк на мгновение, чтобы начать заново, до дурноты, до ломоты в висках. Уже через несколько минут двор стал заполняться разбуженными братьями, едва успевшими натянуть широкие балахоны.

– Заткнись же ты! – беззвучно взмолилась я, чувствуя, как дрожь Дарьи заражает меня.

Чудище, словно услышав мой приказ, прекратило. В один момент стало тихо, только в ушах стоял невыносимый звон. А в наступившей тишине кто-то громко и четко произнес:

– Пленники сбежали!

– Они у молельни! – завизжал другой голос, и мы рванули с места, прекрасно понимая, что в замкнутом пространстве спастись не удастся.

– Держи их! – орали нам вслед.

За спинами раздавался топот. Рядом с ухом, всего в мизинце, просвистела пчела, я только через мгновение осознала – арбалетный болт. В пятидесяти саженях высился частокол, загоняя нас в ловушку.

Но сверху, блеснув тысячью оттенков оранжевого и красного, пронесся огромный огненный шар и врезался своим неверным переливающимся телом в остроугольную крышу молельни, тут же превратив ее в гигантский факел. На бегу я оглянулась – второй пламенный поток рухнул на трапезную, слизывая ее как кот сливки. Братья, похожие на белых тараканов, скорее охваченные дикой паникой, нежели жаждой расправы, кинулись в разные стороны, забыв про нас. Дракон плевался смертоносными потоками, превратив непроходимый лес в один горящий частокол. Ночь преобразилась в день. Дым заменил воздух, удушая и разъедая глаза. Крики заполнили собой округу.

Кто-то резко дернул меня за рукав. Почти вслепую я махнула кулаком, стараясь отбиться от нападавшего, но сильная рука перехватила меня и прижала к себе, а голос Савкова произнес:

– Это я! Сюда!

Мы бежали через сизый угар, держась за руки, чтобы не потерять друг друга, а впереди, будто бы тонкая веточка-маячок, скользила фигурка Али. Давидыв тащил почти потерявшую сознание Дарью, то подбадривая ее, то костеря последними словами.

– Здесь!

Алевтина, держа охапку веников из засушенных трав, пахнущих чередой и лебедой, остановилась у калитки. На ржавых петлях висел тяжелый амбарный замок. Николай, схватившись за него, послал легкий магический импульс, внутри замочной скважины блеснуло зеленоватое пламя, и механизм звучно щелкнул, открываясь.

Через час мы, вытягивая перед собой травяные веники (право, как походные знамена), шли по лесу, старясь смотреть исключительно под ноги. А я звучно и пребольно шлепала по хорошо накатанной лесной дороге голой пяткой, мечтая о двух самых важных сейчас вещах – смыть с себя запах пожарища и наконец обуться.

Любое утро бродяги, даже самое солнечное и светлое, начинается и заканчивается одной мыслью – поесть. Не обязательно вкусно, главное сытно. Одинаковые желания отражались на наших лицах, и мы в унисон сглатывали набегающую слюну.

Голодные и уставшие, мы достигли оживленного торгового тракта. Путники, спешащие к Истоминскому, шарахались от нас, как от прокаженных. Савков с Давидывым, открывающие процессию (угрюмостью напоминающую похоронную), представляли собой колоритную пару – оба бородатые, лохматые и хорошенько потрепанные жизнью. Кто бы мог подумать, что еще несколько дней назад и тот и другой носили камзолы стоимостью в целую корову. Я заметно хромала и чувствовала себя совершенно разбитой. Алевтина в ночной сорочке, прикрываясь колючей шерстяной шалью, вертела головой и с жадностью впитывала каждое увиденное новое лицо. Дарья ковыляла следом, для чего-то сунув под мышку травяной веник, будто бы не желала с ним расставаться. От веющего запаха, так лихо отпугнувшего волков-людоедов, трусливо поджав хвост, убежал увязавшийся за нами бродячий пес. Наступив на острый камень, я взвыла в голос и схватилась за ногу, уверенная, что распорола ее до крови.

– Что?! – Савков резко оглянулся, готовый накинуться на меня с очередной гневной тирадой, но лишь изумленно развел руками: – Ты опять потеряла лапоть?

– Ты только заметил? – растирала я черную пятку, на которой под слоем грязи не появилось и царапины.

Давидыв, цокнув языком, кивнул головой:

– Пгивал! Алевтина, закгой гот, а то все думают, что мы тебя из монастыгя укгали!

Он свернул на обочину и, не медля ни секунды, растянулся на травке в тени ветвистого дуба.

Аля удивленно захлопала темными глазищами, явно не понимая, о чем с ней толкуют. Дарья, растрепанная и запыхавшаяся, тяжело дыша, уселась, прислонившись к стволу, и поморщилась от неудобства. Мимо тяжеловесными шхунами проплывали медлительные купеческие караваны, легкими лодчонками проносились двуколки, бурлаками тащились пешие. Все с подозрением косились в нашу сторону, явно принимая за разбойников.

– Алька! – Давидыв лежал на спине, закинув руки за голову, и лениво жевал сорванную травинку. – Куда тебя проводить-то надо?

Девушка, все это время рассматривавшая путников, недоуменно пожала плечами:

– Куда проводить?

– Домой, – встряла я в разговор, – у тебя ведь есть дом?

– Дом? – Аля глянула на меня с немым изумлением. – Я не знаю. Сирота я. Мамка в деревне умерла от легких еще по зиме.

Давидыв приподнялся на локтях и озабоченно глянул на хмурого Савкова. Все запутывалось еще сильнее. Мужики за мной-то в четыре глаза уследить не могли, а тут еще одна девица, слишком невинная и незнакомая с окружающим миром – лакомый кусочек для негодяев всех мастей. Дело спасла Дарья, вероятно где-то внутри себя мучившаяся от невысказанной материнской любви:

– Я заберу девочку с собой. У меня тетка под Николаевском живет. Чай не изверги, обогреем сиротку.

Аля уставилась на нее почти испуганно. Становилось очевидным, что ей очень хотелось остаться с нами троими, попасть в саму столицу, а не на сельские просторы к коровам, козам да деревенским увальням, и ничто не сможет переубедить упрямую девочку. Только кто ж ее спрашивать будет?

– Так и поступим, – быстро согласился Николай с явным облегчением, чувствуя, как с его плеч свалилась непосильная ноша.

На дороге отчаянно загрохотало, и мы одновременно оглянулись. Напротив нас, угрожающе накренившись, встала порожняя телега, запряженная гнедой кобылкой. Сломанная ось деревянного колеса ощетинилась острыми шипами.

– Шоб тебе пусто было, кобыла проклятущая! – В сердцах ругнувшись, возница соскочил на дорогу и озабоченно обежал подводу, с кислым лицом разглядывая поломку. – Кто ж тебе, дура, камни под колеса сует?! – Он стянул картуз и в отчаянии отер им выступившую на лбу испарину.