– Ты о чем?

– Можно ли творить зло ради благих целей?

Гамаш снял очки.

– Продолжай, – сказал он и приготовился слушать, не спуская с инспектора своих спокойных карих глаз.

– Ну, например, убийство, – начал Бовуар. – Убийство – зло. Но если побудительный мотив правильный?

– Оправданное убийство, – кивнул Гамаш. – Довольно шаткая защита.

– Вы считаете, убийство нельзя оправдать?

– Почему ты спрашиваешь?

Бовуар ответил не сразу:

– Что-то здесь пошло не так. Монастырь разваливается на части. Взрывается. Предположим, это вина приора. И тогда…

– Его убивают, чтобы спасти сообщество? – подхватил Гамаш.

– Ну да.

Они оба знали, что такой аргумент неприемлем. Его приводят многие сумасшедшие: мол, убийство было совершено ради «высшего блага».

Но можно ли его оправдать?

Гамаш и сам размышлял об этом. Что, если приор стал единственным порченым яблоком, которое заражало гнилью здешнее мирное сообщество, по одному монаху зараз?

Людей на войне убивают постоянно. Если в Сен-Жильбере шла тихая, но опустошительная война, то один из монахов мог убедить себя в том, что имеется лишь один способ покончить с этим. Пока весь монастырь не сгнил изнутри.

Изгнать приора нельзя. Он не совершил никаких преступлений.

Вот в чем беда с червивыми яблоками – в их коварстве. Они гниют медленно. Снаружи все кажется превосходным. Пока гниение не переходит на другие яблоки. А тогда исправлять положение уже поздно.

– Возможно, – сказал Гамаш. – Но возможно также, что гнилое яблоко все еще здесь.

– Убийца?

– Или тот, кто нашептывал убийце на ухо. – Он откинулся на спинку стула. – «Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?»

– Вы думаете, так и нашептывали? – спросил Бовуар. – Слишком уж напыщенно. Я бы, наверное, сказал: «Когда же он наконец сдохнет?»

Гамаш рассмеялся:

– Я бы на твоем месте запатентовал эту фразочку.

– Неплохая мысль. Есть много людей, которым я бы ее послал.

– «Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?» – повторил Гамаш. – Слова, которые Генрих Второй сказал своим рыцарям, имея в виду Томаса Бекета.

– Вы считаете, что мне сразу все стало ясно?

Гамаш ухмыльнулся:

– Не расстраивайся, юноша. Эта история закончилась убийством.

– Так бы сразу и сказали.

– Убийством, совершенным почти девятьсот лет назад, – продолжил шеф. – В Англии.

– Я уже заснул.

– Король Генрих возвысил своего доброго друга Томаса до архиепископа, полагая, что таким образом сможет получить контроль над церковью. Но произошло противоположное.

Бовуар невольно подался вперед.

– Короля беспокоила высокая преступность в Англии. Он хотел принять решительные меры против преступников…

Бовуар кивал, слушая Гамаша. Он принял сторону короля.

– …но чувствовал, что все его усилия сводятся на нет церковью, проявляющей слишком большую снисходительность к преступникам.

– И тогда король…

– Генрих, – напомнил Гамаш.

– Генрих. Он увидел шанс реализовать свой замысел и назначил своего друга Томаса архиепископом. Что же пошло не так?

– Ну, прежде всего, Томас не хотел архиепископства. Он даже написал Генриху, что если примет его предложение, то их дружба обернется враждой.

– И оказался прав.

Гамаш кивнул:

– Король выпустил закон, согласно которому любой, кто будет признан виновным в церковном суде, будет наказан судом королевским. Томас отказался его подписать.

– Поэтому его убили?

– Не сразу. Через шесть лет, а пока враждебность нарастала с каждым днем. Но в один прекрасный день король Генрих произнес эти слова, и четыре рыцаря восприняли их как приказ.

– И что тогда случилось?

– Они убили архиепископа. В Кентерберийском соборе. Убийство в соборе.

Бовуар попытался вспомнить фразу:

– «Неужели никто не избавит…»

– «…меня от этого мятежного попа?» – закончил Гамаш.

– Вы думаете, настоятель сказал что-то подобное, а кто-то из монахов воспринял его слова как приказ?

– Может быть. В таком месте настоятелю, вероятно, и произносить ничего не требовалось. Достаточно одного взгляда. Поднятой брови. Гримасы.

– А что случилось после смерти архиепископа?

– Его канонизировали.

Бовуар рассмеялся:

– Наверное, король сильно разозлился.

Гамаш улыбнулся:

– Генрих остаток жизни каялся, говорил, что не хотел смерти архиепископа.

– Думаете, не врал?

– Я думаю, легко говорить так постфактум.

– Значит, вы предполагаете, что настоятель мог сказать что-то в таком роде и один из монахов убил приора?

– Не исключено.

– И отец Филипп, зная о том, что случилось, меняет тактику и делает нечто неожиданное. Назначает одного из сторонников приора главой хора. – Бовуар сделал вывод из сказанного: – Больная совесть?

– Раскаяние? Желание загладить вину? – Гамаш нахмурился. – Вполне вероятно.

Он подумал, что иногда очень трудно понять, почему эти монахи поступили так, а не иначе. Они были не похожи на всех, кого он знал и с кем сталкивался в процессе расследования.

Но в конечном счете он был вынужден признать, что они всего лишь люди. И у них те же самые мотивы, что и у других, только спрятанные под черными мантиями и ангельскими голосами. И под молчанием.

– Настоятель отрицает, что монастырь расколот, – сказал Гамаш, откидываясь на спинку стула и переплетая пальцы.

– Ух ты! – Бовуар покачал головой. – Есть масса вещей, в которые эти монахи верят без всяких свидетельств. Но дайте им доказательство чего-нибудь, и они ни за что не поверят. Раскол слишком очевиден. Половина хочет записать новые песнопения, половина – нет. Половина хочет, чтобы обет молчания был снят, другая – нет.

– Я не уверен, что они делятся пополам, – сказал Гамаш. – Полагаю, баланс изменился в пользу приора.

– И поэтому его убили.

– Вполне возможно.

Бовуар поразмыслил над словами шефа.

– Значит, настоятель как бы запудрил им мозги. Брат Антуан назвал его испуганным стариком. Вы думаете, он и убил брата Матье?

– Честно говоря, не знаю. Но если отец Филипп испытывает страх, то он здесь не единственный, – сказал Гамаш. – Я думаю, большинство из них боится.