Граждане!

Люди!

Уважьте влюбленных!

Влюбленных, сидящих в аллеях зеленых!

Вы в одиночку

По этим аллеям

Не проходите!

Будьте добрее!..

– пел-кричал Борис.

Но после короткого антракта, отсидев пять минут с закрытыми глазами в своем «пикапе», он прямо из горлышка отпил несколько крупных глотков водки, скривился от боли в деснах, затем вставил в рот две вставные челюсти и сказал Алексею:

– Ну ладно, следующую песню ты должен послушать…

– Я отсюда все слышу, – хмуро сказал Алексей, – ты себе глотку сорвешь. У тебя ж голос был, настоящий. А ты орешь!

– А вот сейчас я тебе спою. Персонально! – загадочно улыбнулся Борис. – Пошли, не пожалеешь…

– Не могу, там менты. Скоро вы кончите?

– Да уж скоро! – снова загадочно усмехнулся Борис. – Ладно! Была не была! – он вдруг открыл свой дорожный чемоданчик, порылся в нем, вытащил со дна какой-то небольшой пакет и развернул его. В пакете были две медали «За отвагу» и орден Красной Звезды. Под удивленными взглядами Алексея, Федора и остальных музыкантов Борис приколол их на груди к своей кожаной куртке и сказал:

– Айда, ребята! Петь буду я один. Вы молчите.

– Что ты будешь петь? – обеспокоенно спросил Федор.

– Новую песню. Вы не знаете. Пойдем! – и Борис решительно вышел из «пикапа».

Аудитория встретила его ревом восторга.

– Валяй! Жарьте, ребята! Рокуй, Борис!..

Борис стоял на сцене бледный, спокойный и, наклонив вниз голову, пережидал шум и рев толпы. Затем взял негромкий аккорд на своей гитаре и так же негромко сказал в микрофон:

– Сейчас я спою вам свою новую песню…

– Валяй! Жарь!.. – откликнулась толпа возбужденно. – А зачем ты эти цацки нацепил?

– Остыньте маленько, – сказал спокойно Борис. – Эту песню еще никто не слышал. Она посвящается моему армейскому другу Николаю, который… Впрочем, все остальное – в песне… – Борис, как опытный актер, несколько раз негромко перебрал струны гитары, переводя аудиторию в другое, нужное ему состояние. И затем, совершенно непохоже на манеру своего прежнего исполнения песен в стиле хард-рок, запел грустно, негромко:

Мой друг остался без ноги,

Я – без зубов.

Он – без руки,

Но это – хер с ним!

Друг на ногу надел протез,

Мне зубы вставил райсобес,

И я теперь один за всех

Спою вам песню.

Афганиста-а-н, Афганистан!

Я без зубов могу прожить,

И без ноги могу прожить,

И без руки могу прожить,

Была б рубаха, чтоб носить

На ней медали!

Но где моя душа?

Спеша

По корешам, по корешам,

Мою вы душу –

Тише, ша! –

Видали? Не видали?

Афганиста-а-н! Афганистан!

Зал слушал молча, настороженно, с недоумением. Борис исподволь, почти незаметно усиливал звучание своего голоса и ускорял ритм песни.

Поди, в двухтысячном году

В огромном цинковом гробу

Пришлют нам из Кабула

Сто тысяч ног. Сто тысяч рук

И двести тысяч наших душ –

Одна моя,

Одна моя,

Она уснула,

Как блядь в загуле!

Афганиста-ан!

Афганистан!

Теперь ритм песни уже ясно напоминал жесткий армейский марш, и Борис уже снова не то пел, не то выкрикивал речитативом резкие слова:

И будет в том гробу письмо

По-мусульмански.

Ничего!

Я вам сейчас прочту его!

Не все,

А только пару строк –

Для пробы!

«Интернациональный долг

Исполнил ты и весь твой полк.

Но где же прок?

Но где же прок?

Так пусть же будет вам урок

В гробу –

До гроба!»

И уже без рефрена, переведя маршевый ритм песни в ритм хард-рока, Борис под восхищенный рев зала допел:

Мой друг остался без ноги,

Я – без зубов,

Он – без руки.

А вы – туда же?

За что?

Зачем?

И почему?

Кому нужна – тебе? ему? –

Такая лажа –

Афганиста-а-ан! Афганистан!

Резким аккордом Борис оборвал песню, но зал уже ревел и пел сам:

– Афганиста-а-ан! Афганистан!.. Еще! Еще раз! Би-и-ис!!!..

Музыканты ансамбля подыгрывали залу ритм только что отзвучавшей песни, но Борис стоял на сцене, словно опустошенный – бледный и молчаливый, опустив к полу руку с гитарой. Стоя за кулисой, Джуди не могла прийти в себя от изумления – неужели в России возможны такие песни? В России, о которой говорят и пишут, что здесь все под контролем партии, КГБ, милиции и цензуры! Она проследила за взглядом Бориса, устремленным поверх голов ревущей аудитории, и вдруг сообразила, куда он смотрит – он смотрел на тех милиционеров, которые все так же спокойно стояли поодаль у своих милицейских машин. И тут она поняла состояние Бориса – по его взгляду, по напряженной позе и этой безвольно опущенной руке она догадалась что он ждет… ареста. Весь его вид, разом обмякшая фигура, опущенные плечи как бы говорили – нет, я не герой, я просто выкрикнул в запале правду о своей душе, а теперь берите меня, арестовывайте…

Но милиционеры равнодушно топтались на снегу у своих машин и не двигались с места.

«Да не возьмут они тебя, не арестуют!» – захотелось крикнуть Джуди Борису. Ведь и в самом деле – как они могут арестовать его сейчас, здесь, на глазах у этой восторженно ревущей толпы поклонников?! Да эти подростки разорвут их!

Похоже, Борис и сам это понял.

– А теперь вернемся к нашему репертуару, – усмехнулся он в микрофон.

– Нет! – заорал зал. – Даешь «Афганистан!» «Афганистан»!..

И, поняв, что словами ему не переубедить толпу, Борис дал знак своим музыкантам и рванул струны своей электрогитары. Новый рок обрушился на аудиторию, смял несколько последних выкриков, требовавших песню про Афганистан, и увел зрителей-слушателей в очередную песню о любви… Через минуту все уже было, как в начале концерта – все тот же хард-рок, все те же возбужденные выкрики слушателей, пританцовывающих и выбрасывающих кулаки в такт музыке.

Джуди уже собралась уйти в «пикап», как вдруг в задних рядах толпы началось какое-то движение и слушатели-зрители из этих рядов бросились врассыпную, бегом побежали в боковые аллеи темного заснеженного парка. Джуди встревоженно глянула в сторону милиционеров, но те никого не арестовывали, ни на кого не набрасывались, больше того – они сели в свои две машины, захлопнули дверцы и уехали. Но одновременно с их отъездом по редеющему от бегства залу пронеслось все громче: