Наконец после долгих споров Дик согласился уехать в конце месяца, после того как он покажет Тони, как следует вести хозяйство на «его» земле. Чарли, решив немного схитрить, заказал билеты на поезд, который должен был отправиться через три недели. Тони пошел в дом вместе с Диком, который был приятно удивлен, узнав, что молодой человек, прежде чем найти работу, прожил в этой стране всего лишь несколько месяцев. Тони выделили крытую соломой хижину-мазанку, располагавшуюся позади дома. Некоторое время она использовалась под хранилище, но теперь стояла пустой. Несмотря на это, пол был усеян зернами кукурузы, обойденными вниманием метлы, а стены были источены муравьиными ходами, которые не успели замазать. Внутрь хижины поставили остов кровати, который одолжил Чарли, и шкаф, составленный из ящиков и покрытый той самой удивительно безобразной синей тканью, которую продавали туземцам; над водруженным на ящик тазом повесили зеркало. Тони никоим образом не возражал против подобной более чем скромной обстановки. Сейчас, будучи настроен романтически, он пребывал в восторге, и ни плохая кормежка, ни продавленный матрас ничуть его не смущали. То, что потрясло бы его в родной стране, здесь казалось удивительными свидетельствами иных моральных критериев.

Тони Марстону было двадцать. Образование он получил хорошее, но самое обычное, после чего перед молодым человеком замаячила перспектива пойти работать в контору при заводе его дяди. Сидение на стуле и возня с бумагами несколько расходились с его представлениями о будущей жизни, и Тони решил, что его домом станет Южная Африка, поскольку именно здесь один из его дальних родственников за год до этого заработал пять тысяч фунтов на табаке. Марстон собирался получить столько же, а если повезет, то и больше. Одновременно с этим он собирался учиться. Против именно этой фермы у Тони имелось лишь одно возражение — здесь не выращивали табак, впрочем, полгода на ферме со смешанным хозяйством все равно обогатят его опыт и пойдут ему на пользу. Он сочувствовал Дику, который, как он знал, был несчастен, однако даже его трагедия казалась Тони романтичной. Глядя на нее беспристрастно, молодой человек видел в этой истории свидетельство растущей капитализации сельских хозяйств по всему миру: мелкие фермерские хозяйства неизбежно поглотят большие (поскольку сам он собирался стать крупным собственником, данная тенденция его не тревожила). Тони пока что еще не начал зарабатывать себе на жизнь, а потому мыслил исключительно абстракциями. Например, в вопросе расовой дискриминации он придерживался обычных «прогрессивных» взглядов, той особой поверхностной прогрессивности идеалиста, который редко рассматривает какой-либо конфликт субъективно. Тони привез с собой целый чемодан книг, которые он расставил вдоль круглой стенки хижины: труды по вопросу о расовом неравенстве, о Родсе[5]и Крюгере[6], об истории золота и о сельском хозяйстве. Однако неделю спустя, взяв одну из монографий в руки, Марстон обнаружил, что сзади обложку изъели термиты, после чего сложил все книги обратно в чемодан и больше до них не дотрагивался. Человек не может работать по двенадцать часов в день и после этого находить в себе достаточно сил для занятий.

Трапезничал он с Тернерами. Все остальное время Тони набирался опыта и знаний, ему надо было за месяц научиться всему, что бы позволило самостоятельно управлять хозяйством в течение полугода, вплоть до возвращения Дика. Весь день Тони проводил с ним в полях: вставал в пять утра и ложился в восемь вечера. Тони интересовало буквально все: он был хорошо образован, свеж, бодр — чудесный товарищ. Или, быть может, именно таким счел бы его Дик десять лет назад. Сейчас же, когда Тони пытался завести спокойный разговор о смешанных браках или же о влиянии расовой дискриминации на производство, Тёрнер не отвечал, а лишь таращился на него с отсутствующим выражением лица. Дика в присутствии Тони заботило лишь одно: дотянуть эти последние дни, при этом не утратив последние остатки самоуважения, не сорвавшись, не отказавшись от намеченного отъезда. А ведь Тёрнер понимал, что ему надо уехать. И, несмотря на это, Дик так терзался, так страдал и был столь несчастен, что ему приходилось удерживать себя от безумных порывов поджечь высокую траву и потом смотреть, как пламя пожирает вельд, который он знал так хорошо, что каждое деревце, каждый куст здесь были ему друзьями. Порой ему хотелось своими руками сровнять с землей маленький домик, в котором он прожил столько лет. То, что теперь здесь станет командовать кто-то другой, кто-то другой начнет возделывать его землю и, быть может, погубит его труды, Тёрнеру казалось дикой несправедливостью.

Что же касается Мэри, то надо сказать, что Тони ее практически не видел. Она вызывала у него беспокойство, но, впрочем, у него не было лишнего времени, чтобы задуматься о странной, молчаливой, иссохшей женщине, которая, казалось, позабыла человеческую речь. Время от времени Мэри приходило в голову, что ей надо приложить ради Тони хоть какие-то усилия, и тогда она оживала, начиная вести себя нелепо и бестактно. Иногда она заговаривала с Тони с карикатурной бодростью, от которой ему становилось не по себе. Ее поведение не имело никакого отношения к тому, что она говорила. Иногда Мэри перебивала Дика, который медленно, терпеливо что-нибудь объяснял о плуге или больном быке, совершенно невпопад вставляя замечание о еде (которая Тони казалась тошнотворной) или о жаре в это время года. «Я так обожаю, когда начинаются дожди», — между делом замечала миссис Тёрнер, тихонько хихикая, и вдруг, уставившись в одну точку, погружалась в молчание. Тони начал подумывать, что она не совсем в своем уме. Впрочем, он понимал: и Мэри, и Дику пришлось несладко, да и вообще от столь долгого прозябания в одиночестве, наедине друг с другом, у любого человека появятся небольшие странности.

Пекло в доме было столь ужасающим, что Тони не понимал, как Мэри удается его выдерживать. В страну он приехал недавно и еще плохо переносил здешние температуры, однако был доволен, что проводит так мало времени в этой духовке с жестяной крышей, где воздух, казалось, сгущался, преобразуясь в пласты липкого жара. Несмотря на то что Тони не проявлял к Мэри большого интереса, ему все-таки пришло в голову, что она впервые за долгие годы уезжает в отпуск и, казалось бы, должна хоть как-то проявить радость. Но если она и готовилась к поездке, то Тони этого не замечал. Более того, Мэри даже и не упоминала о предстоящем отдыхе. Дик, впрочем, тоже предпочитал не говорить на эту тему.

Примерно за неделю до отъезда Дик за обедом спросил Мэри:

— Может, начнешь укладываться?

После того как муж повторил вопрос два раза, она кивнула, но не ответила.

— Тебе надо складываться, Мэри, — мягко произнес Дик тихим отчаявшимся голосом. Иначе он теперь к жене не обращался.