рыжий, и у него в руке мгновенно блеснула заточка слегка проколов кожу на шее щуплого — ты чего это фармазон, меня обуть решил?! Ну ка Гарпунёр, покаж!

— Держи! — я быстро вычленил из колоды две одинаковые дамы, одну из которых мне с небольшим трудом удалось оторвать от другой. Эти две карты были тоньше других, идеально подогнаны друг к другу, но тем не менее, незначительно, толщиной отличались.

— Карачун к тебе пришёл Гоша — ласково сказал рыжий катале, и обернувшись ко мне, продолжил — не ссы Гарпунёр, тебя тут никто не тронет, тем более, судя по всему ты катала не из последних, а значить из наших. Тут мы политических обычно прессуем, но ты целым и при своих шмотках от сюда выйдешь, это я тебе сказал, Соса!

А мне понравилась «мотать срок» среди уголовников. Не шутка. Весело у них было, не чувствовалось подавленного настроения камеры политических. То и дело слышался смех, шутки, кто-то без перерыва травил байки, понять смысл которых мне удавалось с большим трудом из-за обилия жаргона. Но я втягивался в «коллектив», слово местного авторитета со смешной кликухой Соса, действовало как пропуск в закрытый клуб для своих. Гоша, тот самый шулер, который пытался меня «обуть» в первый день, принял меня за своего, сверкая свежим фингалом на пол лица, всё пытался выведать у меня неизвестные ещё ему секреты ремесла, впрочем, без особого успеха (особых то секретов я и не знал), принимая мои отказы как должное и ничуть не огорчаясь. Ну а на допросы меня не дергали уже больше недели…

— Жохов! С вещями на выход! — на удивление выдернули меня из камеры утром, а не ночью как обычно. Тяжело вздохнув, я попрощался с урками и вышел в коридор. Мой отпуск закончился…

В знакомом кабинете меня ждали совсем не знакомые лица. Два сотрудника НКВД, первый из которых представился начальником спецотдел краевого управления НКВД и оперуполномоченный. Без всяких вопросов и прелюдий мне объявили о прекращении дела, выдал соответствующую справку, отдали орден и потребовал полного молчания обо всем, что происходило со мной в последние пару месяцев и выгнали за ворота тюрьмы. Помимо справки об освобождении я держал в руках и повестку в прокуратуру. Меня вызывали в качестве свидетеля по делу Ашимова, Филиппова и Усика — тех самых чекистов, которые производили мой арест, и следака, который мордовал меня почти два месяца. И как это всё понимать?!

Глава 20

Флотилия на промысел ушла без меня… «Алеут» и китобойцы уже месяц в плавании, они ушли сразу же после завершения основного ремонта плавбазы. Хотя «Алеут» и вышел из дока, но «хвостов» оставалось множество. Не были завершены центровка гребных валов и ремонт ветрогонов главных котлов, не отрегулированы лебедки, не собрано рефрижераторное устройство, даже не начинался ремонт жилых помещений, которые все эти месяцы использовались под общежитие для рабочих. Целая бригада механиков, инженеров и квалифицированных рабочих с завода ушла вместе с китобазой, доделывать свою работу прямо во время рейса. Не все ладно было и с кадрами. Если рядовой состав флотилии, состоящий в основном из старых промысловиков, был уже скомплектован, то среди комсостава оказалась куча вакансий: капитан-директор и старпом на китобазу, вторые и третьи помощники на «Авангард» и «Трудфронт», мой «Энтузиаст» вообще имел в своём штате только капитана и штурмана. Людей набрали и надёргали кого где. Попов возглавил флотилию, вакансия старпома оставалась открытой, на китобойцев пришли вчерашние выпускники курсов и помощники с каботажных судов, гарпунёром "Энтузиаста" в этот рейс отправился Митька, получив долгожданное повышение, ну а я остался на берегу…

В тот день, когда меня отпустили из тюрьмы я вернулся домой к Ире и не застал жену дома. По настоянию Марины Карловны, и для того, чтобы обезопасить её от возможных неприятностей, которые неизбежно давал статус жены «врага народа» её чуть ли не силком отправили в рейс. Меня никто не ждал и не чаял снова увидеть живым и на свободе. Как потом призналась мне тёща, когда мы пили с ней водку на кухне, она настаивала на немедленном разводе со мной, но Ирка упёрлась, и никакие доводы родственников, а также «сведущих» людей, на неё не подействовали. Тёща в своём поступке не раскаивалась, да и я её не обвинял — так было бы лучше, если бы меня всё же взяли за задницу. В тот день тёща открылась мне совсем с другой стороны. Когда я, грязный, худой и заросший появился на пороге квартиры, она молча обняла меня, держа в своих объятиях несколько минут, рыдая и не отпуская. Честно сказать в тот момент и меня на слезу пробило, и я плакал как маленькая девочка, выплёскивая всё напряжение прошедших тяжёлых месяцев.

Ну а потом мы пили водку на кухне и разговаривали. Мы были одни, Костик пропадал на судовой практике, тесть на работе, а Лику никто пока не поставил в известность. Откровенный разговор получился. Она рассказала мне всё, и как Ирка едва не слегла переживая мой арест, и то, что в тот же день, когда взяли меня, на флотилии арестовали и капитан-директора со старпомом, и ещё почти десять человек. Никто ничего не знал и все были на нервах. Именно тогда вся семья и подключилась к вопросу спасения моей жены, и развод с выходом в рейс были только одними из многих вариантов. Я слушал откровения тёщи поражаясь изобретательности людей, которые сплотились что бы спасти родного им человека. Понятное дело, что в тот момент обо мне никто и не думал, ну кроме Ирки, которая как раз думала только о том, как вытащить меня из тюрьмы и не хотела покидать Владивосток, пока со мной не будет всё ясно. Тёща была откровенна как на исповеди, ну а потом и я не выдержал и тоже выложил всё, что со мной было, не смотря ни на какие подписки. Я говорил и говорил, облегчая свою душу, а тёща слушала меня так же, как и я её до этого, молча вытирая слёзы и не перебивая.

— Досталось тебе сынок…

— Разобрались, и это главное. Только вот что теперь то делать? — новость о том, что флотилия, которую я уже считал родным домом ушла без меня, найдя замену гарпунёру Жохову, выбила меня из колеи.

— А на «Алеут» попасть никак нельзя? — озвучила тёща мои мысли.

— Можно на «Колыме», это судно