Почему в резюме было столько предубежденности против Галилея? Что, пожалуй, еще интереснее: если действительно имела место сделка со следствием, почему она не сработала? Мы, скорее всего, никогда не получим однозначных ответов на эти вопросы. Само по себе резюме было почти наверняка написано заседателем из Священной канцелярии Фебеи, может быть, под влиянием судебного дознавателя Макулано, Карло Синчери[196].

Почему эти двое, возможно при участии других лиц, написали настолько лживый, несправедливый и губительный отчет о процессе? Об этом остается лишь гадать. Предположительно, среди кардиналов Конгрегации и судейских чиновников были и те, кто не согласен с попыткой достичь быстрого завершения дела и мягкого приговора. Эта группа “непримиримых” могла включать самого папу и, безусловно, Инхофера. В конце концов, особая комиссия, изучившая “Диалог”, однозначно постановила, что в этой книге Галилей не подчинился запрету 1616 г. Утверждение Галилея, что в этой книге он пытался опровергнуть коперниканство, не могло быть принято всерьез никем, кто читал текст или хотя бы отчет Мельхиора Инхофера. Соответственно, эти непримиримые кардиналы, изначально не склонные проявить к Галилею снисходительность, должны были голосовать против любых попыток досудебного соглашения и требовать более сурового наказания – особенно после того, как прочли резюме. Более несговорчивые кардиналы могли также желать по политическим причинам держать папу как можно дальше (в восприятии всех католиков) от скандала с Галилеем, в то же время гарантировав осуждение прославленного ученого.

Если папа почти наверняка определился сильно загодя и не вникал в детали процесса как такового, то, после того как резюме было представлено его вниманию, разумеется, все надежды на милостивый исход погибли. Судя по более ранним жалобам понтифика послу Никколини на Галилея, представляется вполне возможным, что Урбан VIII не полностью избавился от подозрения, что в “Диалоге” Галилей высмеял и унизил его, хотя и утверждал обратное в позднейшей беседе с французским послом, – и жаждал мести. Вероятно, вкупе с политическим чутьем, подсказавшим, что временами нужно демонстрировать жесткость по религиозным вопросам и что книга Галилея “губительна для христианства”, папа мог обрадоваться подвернувшейся возможности жестоко покарать Галилея. Остается лишь гадать, могло ли резюме быть не столь суровым, если бы его авторы не чувствовали подспудного одобрения папы.

В первой англоязычной биографии ученого, “Жизнь Галилея” (Life of Galileo) Томаса Солсбери (после лондонского пожара 1666 г. уцелел лишь один экземпляр)[197], ее автор, валлийский писатель, живший в Лондоне в середине XVII в., расширил исходный тезис вплоть до корневой причины самого процесса Галилея. По мнению Солсбери, личный мотив в сочетании с политической ситуацией побудили папу подвергнуть Галилея суду. Этим мотивом стала неконтролируемая ярость Урбана VIII из-за своего карикатурного портрета в образе Симпличио[198]. Хотя данная версия не является совершенно невозможной, отсутствуют документальные свидетельства, что именно это стало причиной исходных претензий к книге, да и обвинение впервые всплыло только в 1635 г., через два с лишним года после суда. Безусловно, Галилей не имел ни малейших намерений оскорбить папу подобным образом, и даже после того, как поползли слухи, французский посол и Кастелли смогли убедить понтифика, что в них нет ни слова правды. Политическая гипотеза была еще более интригующей. Солсбери писал:

Иными словами, Солсбери предполагал, что суд над Галилеем представлял собой папское возмездие его покровителям, семейству Медичи, за их весьма вялую военную помощь в Тридцатилетней войне.

Как бы то ни было, 16 июня Священная канцелярия собралась и огласила решение папы:

Кроме того, папа распорядился внести книгу, озаглавленную “Диалог о двух главнейших системах мира”, в “Индекс запрещенных книг”. Церковь также предприняла шаги по широкому распространению этого решения как среди общественности, так и других математиков. Если пытка почти наверняка не стала бы применяться к человеку возраста Галилея, сама официальная угроза пытки должна была привести его в ужас.

Двадцать первого июня Галилея официально допросили по поводу его “намерений” с целью установления, совершил ли он свои преступлении невольно или сознательно. Частью ритуала был вопрос, заданный ему особым образом – в трех разных формулировках, – верит ли он в модель Коперника. Уже сломленный и запуганный старик ответил, что, следуя декрету от 1616 г., он заключил, что верной моделью является Птолемеева, геоцентрическая. Можно только представить себе, как трудно дались Галилею эти слова. Он далее настаивал, что его цель в “Диалоге” – лишь продемонстрировать, что на основе одной только науки невозможно прийти к однозначному ответу и, следовательно, необходимо опираться на “установленное более тонкими учениями” – иначе говоря, на мнение Церкви.

То, что произошло на следующий день, остается одним из самых постыдных событий в истории разума. Стоящему на коленях перед инквизиторами Галилею сообщили, что он навлек на себя “сильные подозрения в ереси, а именно в том, что придерживался и верил в учение, ложное и противоречащее Божественному Священному Писанию: что Солнце есть центр мира и не движется с востока на запад, и что Земля движется и не является центром мира, и что осмелился разделять и отстаивать, как возможное, мнение после того, как оно было объявлено и определено противоположным Священному Писанию”[201].