Немедленно сгружаемся с поезда, при ветре и под дождем, что не особенно весело. По крайней мере, в такую ночь русская авиация не прилетала, чтобы поприветствовать нас. Только этого нам не хватало до полного счастья. Работа по разгрузке согревает нас, но только не наши пальцы; дождь мочит насквозь, но жажду не утоляет. Затем мы съехали в адскую грязь дороги, которая в этом месте таковой даже и не является и по которой мы, для начала, движемся в кромешной тьме. Разумеется, уличного освещения нет и в помине. Не забывайте, мы в России. Никогда не видел здесь уличного освещения, но, возможно, в больших городах оно все же есть. Да если бы оно и было, в условиях военного времени его бы отключили или оно просто не работало бы. Поэтому есть только тонкий луч света от затемненной фары моего мотоцикла, что позволяет мне хоть что-то видеть. Нет тротуаров, по которым можно ориентироваться. И только когда один из нас проваливается в рытвину, можно сказать наверняка, что мы сбились с твердой дороги. К счастью, марш, хоть и длится несколько часов, не длинный, и мы устраиваем привал в деревне под названием Арбузино[62].

Утром 23 ноября продолжаем путь, точнее, делаем второй рывок в грязевой ванне! Удивительно, как можно считать, будто грязевые ванны полезны для здоровья! Предположительно, в данном случае техника могла бы облегчить нашу задачу. В принципе так и должно быть, но вскоре вы поймете, что ничего подобного не происходит, и могу вас заверить, что подталкивать грузовики и другую моторизованную технику значительно тяжелее, чем наши примитивные panjewagon – телеги! Мы и подумать об этом не могли, когда нам передавали все это замечательное снаряжение. Не зря говорят – «тяжелое вооружение». Эх! Если бы только оно было у нас летом 1942 года!

Некоторые машины проезжают без проблем, зато тем, что едут следом, достается разбитая дорога, причем следует помнить, что грузовики тяжело нагружены, а некоторые везут на буксире артиллерийские орудия. Гусеничная техника, за редкими исключениями, легко буксирует их, а затем возвращается, чтобы вытащить из грязи застрявшие машины. Короче говоря, вскоре мы уже покрыты грязью с головы до ног. У нас скользят ноги даже внутри ботинок, куда просочилась эта жижа, потому что в местах, где буксуют грузовики, грязи по колено, если не выше, особенно когда угодишь ногой в яму. Zugmaschinen (с нем. букв. «тягач» – здесь имеется в виду бронетранспортер фирмы Hanomag, Sd Kbz 251, Sonderkraftfahrzeug 251 «Ханомаг», основной средний полугусеничный бронетранспортер вермахта; использовался для перевозки мотопехоты и тяжелого вооружения. – Пер.) – большие передовые полугусеничные машины, которые способны перевезти целый взвод, работают как сумасшедшие! Эти мастодонты на гусеничном приводе, помимо всего прочего, тащат на буксире большие зенитные орудия калибра 88 миллиметров, ангелов-хранителей беззащитных колонн, барахтающихся в этой грязевой вселенной. Глинистая почва, плотная и тяжелая, не позволяет дождю впитываться в землю и не дает ей просохнуть. Глина эта похожа на ту, что используют скульпторы для черновых макетов своих работ, и вскоре мы становимся похожи на такие макеты, поскольку полностью покрыты грязью. Мы поскальзываемся, барахтаемся, плаваем в этой дряни! Ладно, если бы дело касалось только нас самих! Но нет, мы должны подталкивать застрявшие машины, раскорячиваясь в грязи, чтобы найти твердую опору для ног! Мало кто из нас не падал менее двух или трех раз в это холодное и вязкое месиво, которое проникает куда угодно – под одежду, до самой кожи. К счастью, на мне клеенчатая непромокаемая шинель мотоциклиста.

Мой БМВ с коляской и с приводом на два колеса продвигается очень даже неплохо, словно какой-нибудь «Фольксваген» «Ведро» или Schwimmwagon – амфибия фирмы «Фольксваген», за исключением мест, где глубина грязи превышает 50–60 сантиметров, но он совершенно непригоден для перевозки тяжелых грузов. Поэтому все оставляют свои мотоциклы, чтобы помочь большим машинам, и взваливают на себя тяжелейший труд. Передовые бронетранспортеры, оставив подальше впереди свои буксируемые орудия, возвращаются и спасают другую технику из неприятной ситуации. Когда я возвращаюсь к своему мотоциклу, мои ноги, все мое тело покрыты грязью; седло и ручки руля похожи на глиняные поделки. Не все участки нашего марша столь плохи, но хороших нет совсем. Позднее мы попадаем в лес близ Белозерья. Здесь дорога принимает новый вид – меньше грязи, зато попадаются большие участки, затопленные водой. Здесь немецкие саперы проложили бревенчатую дорогу (гать. – Пер.).

Только мы покидаем лес, как перед нами вырастает большое торговое село, это и есть Белозерье, которое мы проходим не задерживаясь. Здесь повсюду расквартированы войска. Выходим из села и снова попадаем в степь. Участок немного покатый, а холмы невысокие. Одни отрезки дороги все еще труднопроходимые, другие полегче – когда местность идет под уклон или немного приподнята. Днем 23-го мы достигаем села Байбузы, слегка возвышающегося над окружающей окрестностью. Моя рота – квартирьерская – разместится здесь. Другие части бригады, прибывшие раньше, уже обустроились. Предназначенные для нас квартиры находятся на северо-востоке деревни, но сейчас я не стану тратить время на то, чтобы описывать их.

Отведенная мне в Байбузах изба стоит обособленно от других домов, на самом краю степи. Как и в других избах, ее двери выходят на запад. Ближайшее жилище в 30 метрах, а в ста, в том же направлении, квартирует командир моей роты, капитан Антониссен. Ближайший дом на севере, частично закрытый изгородью в добрый метр высотой и сделанной из столбов с перекладинами, находится чуть более чем в 50 метрах. На западе пролегает грязная дорога, изрытая колеями от колес сотен машин, проходящих через деревню.

Я забираю свой багаж с одного из грузовиков, бросаю его в коляску мотоцикла и отправляюсь в свою избу. Как и все остальные, она глинобитная и покрыта чем-то вроде соломы, но не тростником. Убогая, как и все соседние, изба кишит вшами. В 10 метрах левее небольшое, еще более убогое строение, которое служит прибежищем для немногочисленной домашней птицы и вместилищем нескольких поленниц дров. Пониже, метрах в десяти-пятнадцати от дома, колодец с традиционным журавлем, один конец которого покоится на земле, а другой, словно перст указующий, возносится в небо.

Я стучусь и вхожу и тут же оказываюсь среди всех этих зловонных испарений, что удушают и ошеломляют вас, даже если они вполне привычны. Это смесь запахов капусты, неочищенного и прогорклого подсолнечного масла, мокрой золы, когда печь не топится, и огня, когда она растоплена. Ко всему этому примешивается застоявшийся запах пота и вонь от домашнего скота из соседнего помещения. Я вхожу и закрываю дверь. Э, да ладно! Поверьте мне, в конце концов ко всему привыкаешь! Я не утверждаю, будто вы не нюхали такого, просто порой этот запах ошеломляет, особенно когда пробудешь какое-то время на свежем воздухе.

Передо мной предстает фигура в лохмотьях высотой около метра шестидесяти, подвязанная белой косынкой. При ближайшем рассмотрении я обнаруживаю женское лицо неопределенного возраста. Лишь позднее узнаю, что ей около тридцати. У окна виднеется лицо женщины лет сорока пяти, не меньше. С ней мальчишка лет семи-восьми. Она зовет его Коля, что означает, как я догадываюсь, Николай. Он не снимает свою русскую шапку даже дома. Думаю, большинство из них спят прямо в шапке. Когда мальчик снимает ее, я вижу, что его недавно обрили, но на голове уже пробивается поросль каштановых волос. У обоих ноги обмотаны кусками старой мешковины. Такое зрелище здесь можно увидеть повсеместно.