Полещук докурил сигарету и, подумав, что последний аргумент Лякина вполне справедлив, махнул рукой и забрался в салон такси.

— Ялла бина! — крикнул Лякин, и машина помчалась по ночному Каиру.

…Девица, довольно симпатичная, лет двадцати навскидку, в просторном, европейского вида ситцевом платьице, кофте и с грязненькой, что было заметно даже в полумраке, какой-то хламидой на голове, оказалась сговорчивой. Она хитровато улыбнулась, уточнила цену и, узнав, что у клиентов нет места, стала решительно руководить таксистом, направляя его в какие-то закоулки. Не в меру выпившие переводчики не возражали, предвкушая момент, когда они, наконец-то, овладеют этой египетской шлюшкой.

— Гандоны-то есть? — спросил Полещук, глядя на сидевшую впереди проститутку.

— Обижаешь, Саня! — похлопал по своему карману Лякин. — Все продумано, резины хватит на целое отделение. — Он засмеялся и положил руку на плечо Полещука.

Машина остановилась в темном переулке возле какого-то здания. Расплатились с таксистом. Полещук осмотрелся: кругом темень, перед входом горит тусклый фонарь. Тишина. Девушка сказала, что нужны деньги вперед, за комнату и прочее. Полещук и Лякин достали бумажники и выдали ей пять фунтов. Девица взяла деньги и со словами «швеиит майя»,[89]приподняв подол, присела в углу. Зажурчала струя. Парни возбудились.

— Так, Саня, — сказал Лякин, лихорадочно закуривая, — мы ее заставим сплясать канкан на столе. Не умеет — научим!

— Она же — грязная, и глаз подбит и ноги разные… — напевно, словами из песни Высоцкого, ответил Полещук, — она ж одета, как уборщица…

— Плевать на это, очень хочется! — добавил Лякин. — Неважно, Щука! — Ох, и попляшет она у нас!

Девушка одернула платье, подошла к парням и сказала:

— Ляхза вахида,[90]подождите, сейчас договорюсь с хозяином…

И, призывно махнув подолом, она исчезла в темном подъезде.

Полещук и Лякин еще полчаса, дымя «Клеопатрой», ждали, когда вернется египтянка. В темный подъезд зайти так и не решились. Даже в пьяном угаре до них дошло, что кроме удара по голове, в лучшем случае, их там ничего не ждет… Ушлая египетская девчонка примитивно обвела их вокруг пальца. Утраченных пяти фунтов было немного жаль, но оба они, посмеявшись над своей пьяной глупостью, посчитали оставшиеся деньги, поймали такси и поехали «залить несчастье» хотя бы местным пивом. Полещука же преследовало приятное ощущение, что изменить Тэте так и не получилось. Будь она хоть трижды разведчицей НАТО…

* * *

После ранения и госпиталя Сафват изменился. Это был уже не тот Сафват, который еще недавно заразительно смеялся, пересыпая свою речь шутками и прибаутками, курил сигареты с гашишем и пил виски. Его угнетала потеря батальона, который из-за предательства даже не смог приблизиться к линии Бар-Лева. Глядя в потолок госпитальной палаты, комбат подолгу размышлял о том, кто мог передать евреям информацию о совершенно секретной операции по форсированию канала. Ведь даже он до последнего момента не знал, когда ему сообщат время «Ч», то самое время, когда, по образному выражению русских преподавателей на курсах «Выстрел», «яйца первого солдата зависнут над траншеей обороняющегося противника»…

Матерно ругнувшись по-русски, перебрав всевозможные варианты, включая своего земляка генерала Хамди, Сафват пришел к выводу, что утечка все-таки пошла оттуда, из Генштаба. «Конечно, Хамди здесь ни при чем, — размышлял Сафват, — он, по определению, не способен на предательство… Тогда, кто? Не писарь же, в конце концов, рисующий значки на карте! Нет, это не сержант из оперативного управления ГШ, а фигура гораздо более серьезная, с возможностями оперативной передачи секретных сведений врагу…»

Лишь в одном предположение Сафвата было верным: утечка секретной информации действительно пошла из Генштаба. Но он не знал, да и не мог знать, что в оперативное управление ГШ, на «кухню войны», как бы случайно забрел зять президента, Мирван Хасан. Причем, в тот самый момент, когда там обсуждалась предстоящая операция и принималось решение по ее реализации. Появление молодого вальяжного франта, родственника президента Насера, никого из офицеров и генералов не удивило. Все они прекрасно понимали, что от нечего делать, где он только не шляется. А показать Мирвану на дверь, любому из них означало лишение погон с золотыми орлами и скрещенными саблями, а то и еще чего-нибудь похлеще, например, престижной недвижимости, или вообще жизни.

…Генерал Хамди, навестивший Сафвата в госпитале «Маади», вспомнил этот эпизод, но промолчал, и на вопросы земляка отвечал односложно, мол, понятия не имею, откуда утечка и кто предатель. Хотя подозрение у генерала появилось. Мысленно перебрав всех людей, посвященных в секреты Генштаба, он остановился на одном человеке. Им мог быть только Мирван Хасан.

— Не сомневайся, дорогой, контрразведка разберется, — сказал генерал Хамди и вздохнул. — Найдем предателя и расстреляем…

— Расстреляем… А кто мне вернет батальон, триста бойцов? — с грустью в голосе спросил Сафват. — Кто?!

Полещук долго не решался завести с Сафватом разговор на тему, обозначенную Озеровым. Как-то непривычно было видеть обычно жизнерадостного комбата в таком состоянии.

— Как твоя рука? — спросил Полещук. — Еще болит?

Сафват глянул на свою забинтованную конечность и вдруг засмеялся:

— Болит, еще как болит! Хорошо, что левая, а то и стакан поднять было бы трудно. Контузия, говорят, еще была. И крови много потерял… Про Муну я вообще молчу. Искяндер, ты когда-нибудь видел жену, египетскую женщину, которая подносит виски и скручивает сигарету с гашишем? Молчишь? И я не видел…

— Сафват, ты, надеюсь, понимаешь, что тебя вместе с твоим батальоном сдали не мифические силы из космоса, а люди из Генштаба?

— Не надо об этом, — скривился подполковник. — Душа ноет…

— Душа, душа… — Полещук посмотрел на дверь. — Слушай, азизи, а если я закурю?

— Можешь даже выпить, — сказал Сафват. — У богатых даже в госпитале свои причуды. Открой тумбочку, там все имеется. Муна принесла.

В прикроватной тумбочке действительно было все: и выпить, и закусить. Полещук вытащил на свет плоскую флягу виски, большую плитку шоколада из «Гроппи» и пару апельсинов.

— Сафват, а тебе можно? — спросил Полещук, откручивая пробку фляги. — Слушай, а во что наливать?

— Ты же русский, азизи, — сказал Сафват, приподнявшись на кровати. — Глотай прямо из горла! И мне дай чуть-чуть. Хотя запретили напрочь…

После пары глотков виски Сафват откинулся на подушку, а Полещук, внимательно глядя на него, закурил.

— Знаешь, Сафват, это предательство, — замялся Полещук, — не оставляет меня в покое. — Есть нормальный вариант, подполковник.